То есть если вдаваться в подробности, то дежурили, очевидно,несколько человек (не может же один бессменно), но люди, бывавшие Там,утверждали, что дежурные были похожи друг на друга, как близнецы, может быть,они отличались друг от друга группой крови или отпечатками пальцев, может быть,если долго пожить с ними вместе, можно было бы в конце концов увидеть в них идругие различия. Но никто из опрошенных автором свидетелей с ними не жил, никтоэтих различий и не заметил. Так вот, человек, которого описывают свидетели,носил штатский серый костюм, был средних лет, высокий, коренастый, сприветливым недоверчивым взглядом. Он предложил Нюре табуретку и записал с ееслов рассказ о совершившейся краже. Когда же Нюра спросила, нельзя ли ейувидеться с Чонкиным, или передать передачу, или в крайнем случае хотя бызаписку, штатский улыбнулся, развел руками и сказал, что ни то, ни другое, нитретье сейчас совершенно невозможно, потому что в деле Чонкина обнаружилисьновые обстоятельства, которые выясняются. Какие обстоятельства, штатскийсказать не мог, но пообещал:

– Когда что-нибудь прояснится, мы вас вызовем.

На вопрос Нюры, не может ли она повидать нового начальника,штатский снова развел руками:

– Увы, он сейчас очень занят.

Покинув Учреждение, Нюра направилась в сторону хитрогорынка, где надеялась приобрести пару пусть поношенных, но целых галош производствафабрики «Красный треугольник» или самодельных, склеенных из кусковавтомобильной резины.

Выйдя из Учреждения, Нюра заметила одного человека, которыйстоял перед газетным стендом и, глядя на него как в зеркало, причесывался. Нюране знала, что, причесываясь, он подает знак еще каким-то людям: «Внимание!» Непредставляя себе, что кого-то могут интересовать ее передвижения, Нюра пошла всторону рынка, и за ней, отставая от нее, перегоняя и не переходя на другуюсторону улицы, двинулись шесть здоровых мужиков и две женщины. Проходя мимоДома культуры железнодорожников, Нюра увидела здесь необычное оживление.Пространство вокруг дома было оцеплено милицией и штатскими с надписями«БСМ»[6] на нарукавных повязках. Возле самого Дома культуры толпился народ истояли в ряд машины – одна грузовая с откинутым задним бортом и два военныхавтобуса, фары их были закрыты светомаскировочными крышками с узкими прорезями.Боковые борта грузовика были украшены красной материей с черными полосами покраям, а в кузове ближе к кабине стоял жестяной обелиск, сделанный в видесужающейся кверху четырехгранной пирамиды с красной звездой наверху.

Люди, собравшиеся перед главным входом, прерывистым потокомвтекали в открытые двери, а другие вытекали обратно, надевая на выходе шапки.Некоторые из выходивших шли дальше, другие оставались в ожидании выноса, курилии вполголоса переговаривались.

Чуть в стороне ото всех других стояла группа руководителейрайона в длинных пальто и в дорогих шапках, а среди них кинооператор МаратКукушкин, который явился со своим аппаратом, чтобы запечатлеть историческуюцеремонию для потомства, и выделявшийся своим высоким ростом и небрежнорасстегнутым пальто детский писатель Алексей Мухин, известный тем, что, когдаему было предложено место во фронтовой газете, он решительно воспротивился инаписал Сталину письмо, что его возможная гибель была бы невосполнимой потерей«для нашей читающей детворы». Говорили, что Сталин на полях письма Мухинанаписал, что в назидание читающей детворе такого труса следует расстрелять. Втот же день произошла такая история. Мухин выступал перед большой аудиторией воДворце пионеров. Он стоял на трибуне, читал какую-то свою героическую поэму иотпивал из стаканчика воду, когда его сильно дернули за ноги. Дети решили, чтодядя писатель показал им фокус. Только что был на трибуне и вдруг исчез. Онисначала растерялись, потом захлопали. А Мухина в это время два молодцавыволокли за кулисы. Отсюда он был доставлен куда-то, где расторопная тройкатут же приговорила его к расстрелу за уклонение от зашиты родины. Ночь Мухинпровел в камере смертников. Утром его вывели в мощеный дворик, и взвод особогоназначения вскинул карабины. Командир взвода уже поднял руку, когда во двориквкатил роскошный лимузин. Из него вышел упитанный важный военный и передалМухину правительственный пакет, запечатанный сургучом. Когда Мухин плохоуправляемыми руками сумел наконец вскрыть этот пакет, он обнаружил в неммаленький листок бумаги, на котором было написано: «Я пошутил. И.Сталин». Всекончилось благополучно. Писатель Мухин и на фронт не попал, и жив остался, и,говорят, историческую записку хранил дома в рамочке под стеклом до конца жизни.

Сейчас Мухин явился сюда, чтобы представлять на похоронахтворческую интеллигенцию, и от нечего делать развлекал местных сатраповфривольными анекдотами о муже, не вовремя вернувшемся из командировки.Слушатели сдержанно улыбались, пытаясь одновременно сохранить на лицах своихвыражение государственной озабоченности.

К группе руководителей мягкой походкой подошел майорФигурин. Он улыбнулся Мухину, тронул за рукав Борисова и спросил, почему нетРевкина.

– Не пожелал удостоить, – пожав плечами, сказал Борисов.

Из открытых дверей лилась траурная мелодия.

Нюра протиснулась внутрь, и за ней вошли двое незаметныхмужчин и две женщины, остальные четверо рассредоточились, занимая ключевыепозиции на возможных путях отступления.

В зале были убраны скамейки, толпился народ, чем ближе ксцене, тем гуще. Было тесно, душно, пахло увядшей хвоей, спрятанный в ямевоенный оркестр тихо играл Шопена.

Продвинувшись немного вперед и по диагонали, Нюра увидела насцене обтянутый красной материей гроб, у изголовья которого на табуретке сиделабезутешная вдова, вся в черном, а рядом с ней рослый мальчик в короткихштанишках, в белой рубашке с красным галстуком. Время от времени вдова утираласлезы платочком и безотрывно смотрела на крышку гроба, словно виделапроступающие сквозь нее дорогие черты.

Рослый военный с красно-черной повязкой на рукаве черезравные промежутки времени выводил из-за кулис очередную смену почетногокараула. Люди, ее составляющие, шли гуськом, высоко поднимая ноги, и застываликаждый на своем месте, словно внезапно пораженные столбняком.

А надо всем этим – над гробом, над вдовой, сиротой ипочетным караулом – вознесся огромный портрет, с которого покойный приветливоулыбался всем, пришедшим его проводить.

– Батюшки! – не веря своим глазам, ахнула Нюра. – Как живой!

– Вы таки правы, – шепотом согласился с нею старик в длинномплаще. – Я покойного хорошо знал и могу подтвердить: совсем как живой.