— Вам не будет больно, поверьте. Вы устали, вам хочется спать, был очень тяжелый день. Ваши веки тяжелеют, дыхание становится легким и непринужденным.

Она потянулась за навахой. Из-под прикрытых век Бенкс видел ее движение, видел, как она взяла нож и щелкнула рукоятью, видел, как тот раскрылся. Но вместо того чтобы резать, Зои потянулась ко мне, взяла бокал с теплым вином, в которое она добавила чаю, и, перевернув наваху лезвием вверх, коснулась сталью кожи журналиста аккурат меж лопаток. То вздрогнул и всхлипнул.

— Тише, тише, — шептала Зои ведя тупым концом ножа вдоль его позвоночника и одновременно поливала воображаемую рану вином.

Бенкс чувствовал, как течет по ребрам вино, полагая, что это кровь, и тихо ронял слезы.

— Тише, тише. — Зои отложила бокал и нож и стала кончиками пальцев, едва касаясь коготками, водить вдоль спины, имитируя движение нитей, выскальзывающих из-под кожи. Пальцы ее скользили по спине бедного Бенкса, точно по струнам арфы, журналист вздрагивал каждый раз, когда она его исподволь пощипывала, заставляя думать, что это с трудом выходит наружу застрявший в плоти механизм. Свои действия Зои сопровождала тихим, едва различимым шептанием:

— Глаза ваши тяжелые. Вы совсем не чувствуете боли, все скоро пройдет, вам хочется спать, спать, спать. Сон — все, что вам нужно.

Вскоре бедолага и в самом деле захрапел.

Девушка со вздохом поднялась, нагнулась к его лицу, проверила зрачки, пощелкала пальцами у висков.

— Ну вот, слава господу богу, уснул.

— Что вы с ним сделали? — благоговейным шепотом проронил я, тоже нагнувшись к лицу журналиста, чтобы убедиться в словах девушки.

— Вы его знаете?

— Нет! То есть да… Это — Эдвард Бенкс, журналист из «Таймс».

Зои обреченно покачала головой.

— Вы его не знаете. И я не знаю тоже. Что за чудак? Привязался как репей. Мне и своих неразрешенных семейных тайн достанет. А тут еще он.

— Что вы с ним сделали? Как вам удалось?

— Папенька научил. Он так своих психов лечил, еще когда в Петербурге работал.

— Поразительно!

— Что? — По губам скользнула усталая, но довольная улыбка. — Как слон в посудной лавке?

Она тяжело вздохнула, проведя по глазам рукой. Подошла, потянулась рукой, будто обнять хотела, и вдруг я почувствовал холод на запястье. Медленно опустил глаза к руке — оказался тоже прикованным полицейскими наручниками к одной из железных завитушек изножья кровати, рядом с которой продолжал все это время стоять точно вкопанный.

— Послушай, Эл, — вкрадчиво начала она, принявшись вдруг вновь расстегивать свое платье. — Ты прости, но вы с Бенксом… как сказать, мешаете мне… Столько времени с вами потеряла. Нет, ты не так, как Бенкс, ты мне нравишься, Эл, но ночью этой тебе бы посидеть одному. Скажу честно, иду на важную сделку, которая тебе вряд ли понравится. Но все же. Мы не столь богаты, как мой папа`, а нашему предприятию понадобятся средства. Пока ты оставлял заявку у мистера Окса, я даром время не теряла, разузнала все о наших конкурентах — Бенкс словоохотлив. Их в любом случае придется устранить, иначе никак.

Она отшвырнула платье, принялась отстегивать стальные ребра, поддерживающие ее спину. Я смотрел, не сводя с нее глаз, хмурясь, и одновременно нервно дергал рукой, прикованной к кровати. Медленно мое сознание, как спущенный воздушный шарик, опускалось с небес на землю.

— Но зачем делать это бесплатно, правильно? — Ее слова доносились словно сквозь ватную стену. Обнаженная, она опустилась у своего чемодана, распахнула его, вынула песочного цвета комбинезон и легко занырнула в него. Шею обмотала белым шарфиком, волосы увенчала очками.

— Я американка, Эл, и я ничего не делаю задаром. — Умостив на голове очки, приступила к пуговицам на груди, пальцы ловко заскользили снизу вверх к подбородку. — Есть люди, которые поставили большие деньги на участвующие в гонках авто, не просто большие, а большущие. Потому что в гонке замешаны интересы четырех стран. Германия стартует на «Протосе», Франция — на авто под названием «Де Дьён-Бутон», Италия на «Дзюсте». И конечно же, всеобщий любимец, который не сходит с первых полос всех газетных изданий Нью-Йорка — «Томас Флайер». Он мой главный конкурент — мотор в шестьдесят лошадей…

Она замолчала на мгновение, на лице отразилось негодование. Эти шестьдесят лошадиных сил американского «Летуна» были пределом мечтаний девушки, ведь ее «Форд» имел всего сорок.

— Ладно, зато мой легче втрое. Да и в таких мероприятиях не бывает незапланированных побед и не бывает неоплаченных поражений. Вот я и собираюсь получить плату за проигрыш первых трех участников. Пока очень важные господа, имена которых называть нельзя, не предложат эти деньги им самим, чтобы благополучно сойти с пути где-нибудь за Иркутском, я предложу свои услуги злого гения, который поможет это сделать и дешевле, и менее заметно.

Развернулась, хлебнула кьянти прямо из бутылки и отправилась к двери.

— Только не смей телефонировать отцу, — бросила она, на ходу вдевая руки в свое пальто. — Его удар хватит. А на твоем счету будет вторая смерть.

Хлопнула дверь, из коридора донеслись ее быстрые, напористые шаги.

Не скоро я пришел в себя и занялся цепями.

Без повреждений кровати, которая тотчас погнется, едва я дерну рукой посильнее, обойтись было нельзя, поэтому пришлось пораскинуть мозгами, как снять с себя наручники, чтобы не ломать мебель в одной из богатейших гостиниц Нью-Йорка. Стоила она, вероятно, баснословных сумм, которых у меня не водилось. И без того истратил почти все дядюшкино наследство на поездку.

Я стоял меж кроватью и окном и напряженно размышлял, продолжая дергать во все стороны запястьем, будто это как-то бы помогло.

Вскоре снизу раздался приглушенный шум мотора. Повинуясь безотчетному чувству, потянулся к окну, отбросил штору и глянул за раму. Даже сквозь двойные витражи я услышал знакомый свист шин тронувшегося с места «Форда» Зои. Создав облако дыма и пыли, она исчезла, покатив в неизвестном направлении.

Вернулся к кровати, невольно огляделся вокруг, взглядом остановился на распростертом теле мирно посапывающего журналиста в рваной, залитой вином одежде. И гримаса омерзения перекосила мое лицо — до каких степеней пошлости мысли могут возникнуть у коридорных и прислуги, войди они сейчас в этот номер.

Я отвел глаза и бросил отчаянный взгляд на телефонный аппарат.

Коридорные будут валяться на полу от смеха.

А что еще было предпринять?

Потянувшись, встав одной ногой на носок, я подхватил готовую рухнуть на пол от моего неуклюжего телодвижения трубку телефонного аппарата, потом подтянул за провод его весь.

— Будьте любезны, — попросил я, когда горничная и работник гостиницы, которому пришлось воспользоваться напильником, покидали мой номер, — оставить этот маленький неприятный для меня инцидент в тайне.