– А вы догадайтесь, аналитик. Я следил за вами, подобрал васв Нуайере, вкравшись к вам в доверие, завез на пустынную дорогу, где автомобилипроезжают раз в день, не чаще, догадались, что я не француз. Так догадайтесь,что здесь сейчас произойдет? Ну подумайте, подумайте хорошенько!

Она напряженно смотрела в светлые смеющиеся глаза. Смехсмехом, но он не скрывает ненависти. Этот человек ее ненавидит… За что? Онследил за ней – почему?!

Следил… Следил?

– Вы сказали, что следили за мной. Значит, ночью возлесгоревшего дома напротив нашей террасы стояли вы?

– Неужели увидели? – весело изумился он. – Неужели узнали?Да, там был я.

– Ну я же говорила, что вы не француз, – с усмешкой, котораябольше напоминала жалобный всхлип, проговорила Алёна. – Вы русский!

Спутник откровенно опешил:

– А это-то из чего следует, скажите на милость?

Она посмотрела презрительно… Она до дрожи бояласьнезнакомого, непонятного, зловещего человека, в машине которого сидела.Наверное, ей нужно заискивать перед ним, пытаться расположить в свою пользу, нонепомерная гордыня, которая вела ее по жизни и, очень может статься,когда-нибудь должна была довести до смерти, заставила вскинуть голову, иусмехнуться уголком рта, и надменно проговорить:

– Это следует из подсолнуха.

Мне выпала печальная обязанность – подвести итог записяммоей несчастной сестры Николь. Понадобилось немалое время, прежде чем ярешилась прочесть ее дневник, а еще большее – чтобы описать на тех же страницахдальнейшую ее судьбу. Велико было искушение выбросить дневник, сжечь его! Инаверное, я так и поступила бы, кабы он попал ко мне сразу после случившегося,после смерти Себастьяна и отца, а также после того, как Николь взяли подстражу. Но мне вернули его гораздо позднее того, как бедная сестра испустиладух на эшафоте. Ужас мой перед свершившимся тогда уже несколько поумерился, и ясмогла читать записки без отвращения, а порой и с глубокой жалостью.

Я словно бы сама ощущаю то ужасное потрясение, котороепришлось пережить Николь, когда префект полиции во главе отряда стражисобственной персоной явился арестовывать ее. Она пыталась доказывать нелепостьподозрений, уверяла, что у нее не было никаких поводов отравить брата, никакихповодов завидовать ему: ведь она была наследницей отца!

И тут на сцену выступил мэтр Пастер, который заявил, чтоотец и в самом деле сначала написал завещание, по которому лишал наследства именя, и брата, все оставляя Николь, однако потом одумался и написал другое… покоторому все оставлял Себастьяну. Отец наш, упокой господи его душу, былчеловеком, в котором боролись одни сплошные противоположности. Не мне судитьего – особенно теперь, когда брат и сестра мои мертвы, а все деньги перешлимоей семье. И все же деньги – слишком дорогая цена за те трагедии, которыеразворачивались по их вине…

Но я продолжу. Теперь, по логике мэтра Пастера, выходило,что у Николь была прямая причина отравить брата.

Она чуть не впала в умопомешательство – и от изумления, чтонаследство, которое она уже считала почти своим, оказывается, ей непредназначалось, и от кошмарного обвинения.

– Что вы несете? – закричала она. – Комната моего брата былазаперта изнутри. Обыщите ее – ключ лежит под подушкой. Как я могла бы убитьего, а потом выйти через запертую дверь?!

И тут в разговор вступил доктор Мерсье:

– Конечно, вы отравили Себастьяна, мадемуазель Жерарди. Мнепока трудно судить, каким ядом. Видимо, не мышьяком, ведь, как вы правильнозаметили, ваш брат не мучился перед смертью. Но «врачи смерти» исследуют еговнутренности и…

– А что будет, если они не найдут следов яда? – рыдая,воскликнула Николь. – Если выяснится, что мой брат скончался от сердечногоприступа? Вы и тогда будете упорствовать в своем обвинении?

Она с ненавистью глядела на доктора Мерсье, но он не дрогнули не отвел глаза:

– Да, я буду упорствовать в том, что именно вы погубилиСебастьяна ядом, еще неведомым докторам. Отравители хитры и коварны.

– Но почему, почему вы идете против очевидности? – отчаяннокричала Николь. – Почему?!

– Я вовсе не иду против очевидности, – пожал плечами Мерсье.– Вы спрашиваете почему? Отвечу. Для меня совершенно очевидно, что в ту минуту,когда я подошел к вашему мертвому брату и начал осматривать его, ключа под егоподушкой не было. Ведь я приподнимал его голову, а чтобы не трогать мертвоготела, брался за подушку, приподнимая и ее. Я точно знаю: там не было ключа. Апотом он появился. Вы оставались в комнате одна, вы его туда и подсунули. Вотсамое убедительное доказательство, мадемуазель Николь!

Тем временем префект полиции отправился обыскивать комнатусестры. И вскоре там нашли две вещи: баночку с неизвестным снадобьем – идневник, вот эту самую тетрадку. Николь ничего не знала: ее к тому времени ужеувели в Консьержери.

Ну, тут уже ни у кого не осталось сомнений ни о причинахпреступления, ни о снадобье, которым был отравлен Себастьян. Сочли, что вбаночке находился тот самый яд, о котором писала Николь: снадобье избургундской поганки. Его как-то опробовали – уж не знаю точно, как и на ком, –но вскоре судьи убедились, что все именно так. Яд смертельный, вызывающиймгновенную остановку сердца. Судя по всему, Николь вернулась в комнату брата икаким-то образом ухитрилась мазнуть ядом по царапине, которую оставила на егоруке… И он мгновенно умер. Она заперла дверь и ушла, думая, что никто и никогдани о чем не догадается… Но вышло все иначе!

Конечно же, взяли под стражу и мадам Ивонн. Но она оказаласьхитра. Уж не ведаю, как ей удалось пронести с собой малую толику бургундскогояда, однако на другой день ее нашли в тюремной камере мертвой. Она прибавила кнеисчислимым грехам своим еще один – покончила самоубийством и теперьпредстанет перед судом куда более справедливым и беспощадным, чем суд людской.Но не сомневаюсь, что, когда слухи о ее смерти дошли до Николь, она жестокопозавидовала своей бывшей наставнице и растлительнице! Думаю, все отцовонаследство, ради которого Николь пошла на убийство, она теперь готова была быотдать за капельку губительного снадобья и не побоялась бы тоже отягчить своюдушу грехом самоубийства, случись у нее такая возможность. Но ей на сей разникто не помог, даже враг рода человеческого, к которому, если судить подневнику, она взывала не раз. Бедной Николь пришлось перенести все тяготыдознания… Я не могу удержаться от слез, представляя ее страдания, пусть и заслуженные,но все же…