Впрочем, она сделала все, чтобы избавить себя от пыток иускорить смерть, она безоговорочно признала все предъявленные ей обвинения. Апоэтому дошла до эшафота на своих ногах и воздела к небу непереломанные руки, илицо ее оставалось в минуту смерти так же прекрасно, как и при жизни.

Моя сестра была гильотинирована.

Господи, отпусти ей ее грехи. Господи, прости ее!

Я записала все это, чтобы мои дети когда-нибудь прочли осудьбе своей тетушки и ужаснулись ей. Чтобы поняли, как глубоко в наших душахможет угнездиться порок. Сначала мы думаем, что властвуем над своими порочнымикачествами, но нет: они властвуют нами и не дают спастись от них!

Но теперь, завершая записи, я начала думать, что вряд листоит давать кому-то читать дневник. Все-таки у меня две невинные дочери, аНиколь слишком много писала такого, о чем девицам знать не стоит. Нет, уж лучшея спрячу тетрадку и постараюсь больше никогда и никому не обмолвиться опечальной и позорной участи моей младшей сестры. Выбросить его? Наверное,разумно было бы уничтожить его, но у меня не поднимается рука. Ведь это все,что осталось от Николь. Горько, горько кляну я себя за то, что на долгие годысовершенно забыла о существовании младшей сестры. Я была счастлива со своейсемьей, а в это время бедная Николь катилась в бездну, в бездну…

Именно поэтому я оставлю ее дневник у себя, чтобы иногдаперечитывать его, и преисполняться смирения, и напоминать себе о том, что вистории грехов Николь отчасти есть доля и ее сестры Клод.

Подписано собственноручно – Клод Превер.

– Из чего?!

– Из подсолнуха, – терпеливо повторила Алёна. – Французы негрызут семечек, вы уж мне поверьте. Они к этому занятию относятся с презрением.Для них грызть семечки – то же, что… ну, я не знаю… паслен придорожный есть. Якак-то нарочно выясняла у некоторых французских крестьян, еще в позапрошломгоду, почему они семечки не щелкают, ведь так вкусно. Вкусно, удивляются они?Что ж тут вкусного? И зачем их нужно щелкать? Семечки нужны для получениямасла, зачем их грызть? Они портят зубы и засоряют желудок, Лучше уж, в концеконцов, орехов поесть. Так что подсолнух тут сыграл свою роль.

– То есть, как пишут в политических криминальных романах,русский след? – криво ухмыльнулся Жюль.

– Русский, – кивнула Алёна. – Только к чему?

– Ну уж об этом вы, наверное, в жизни не догадаетесь, – сненавистью проговорил он. – Давайте выходите из машины!

И он свернул на обочину, остановился. Перегнулся черезколени Алёны, открыл ей дверцу:

– Выходите и бегите, ну!

Мелькнула безумная надежда, но тотчас и растаяла. Вот она,была и нету… «Если у вас есть слезы, приготовьтесь пролить их», – вспомнилосьвдруг из Шекспира. Да, очень актуально…

– Я не выйду, – пробормотала Алёна, тупо уставившись начерный ствол. – Нет!

Его пальцы, сжимавшие пистолет, напряглись:

– Выходи, ну! А то вышвырну!

И он досадливо оскалился, потому что выкрикнул последниеслова по-русски.

– Ага, – сказала Алёна, с трудом отводя глаза от оружия ипросто-таки физическим усилием заставляя губы шевелиться, – значит, я все жеугадала. А хотите, угадаю, к чему ведет русский след?

Бог ты мой, какая сардоническая ухмылка… В голосе Жюля и дотого присутствовала этакая смесь ненависти и презрения, но тут презрениезахватило позиции лидера:

– Ну давай, угадай. Позабавь меня.

Она повернулась к нему лицом, осторожно, незаметно опускаяногу из машины и нашаривая землю.

– У вас вон там, – она осторожно показала на средний палецего левой руки, упиравшейся в панель управления, – пластырь немножко отклеился.

– Ну и что?

– Приклейте. А то отвалится, и все увидят, что у вастатуировка – перстень со змеей!

Эти слова она проорала ему в лицо так, что он невольноотпрянул, а потом вывалилась из машины и, мгновенно вскочив, кинулась не в лес,а назад, за автомобиль.

Ей в жизни таких трюков проделывать не приходилось, онасчитала себя не слишком ловкой, да и была, наверное, такой, но, когда спасаешьжизнь, тут не до неловкости, честное слово. И бросок за машину, а не в лес…Правду говорят, что в критические минуты (минуты, а не дни!) мыслительныеспособности обостряются до предела. Обострились и у нашей героини. Если бы онакинулась на обочину, ее уже догнала бы пуля, потому что Жюль все же рефлекторновыстрелил ей вслед, а через стекло он стрелять не станет – ему же машинусдавать в прокатную контору, как же ее сдавать с разбитым стеклом?! Емупонадобится выйти из машины, чтобы выстрелить в Алёну снова, а за это время…может быть, за это время какое-то чудо…

И тут же реальность показала, что мыслительные способности вкритические минуты, конечно, обостряются, но все же именно до предела, а пределАлёниным способностям настал очень быстро. Во-первых, Жюлю, похоже, былонаплевать на то, что о нем подумают или даже скажут в прокате, потому что онвыстрелил через заднее стекло и Алёну осыпало мелкими колючими крошками. И покаона сжималась около серого металлизированного бока, оглушенная, онемевшая, покапыталась кое-как отряхнуться, он уже выскочил из машины и оказался рядом.

Схватил за волосы, откинул голову, повертел перед ее глазамилевой рукой, с которой уже сорвал пластырь, так что красная змея, кусающая себяза хвост, была отчетливо видна:

– Догадливая, тварь… Значит, правильно я делал, когдапосылал Стаса прикончить тебя во Франции! Но он не успел, его взяли по пути ваэропорт, выследили! Все из-за тебя! Если бы ты не позвонила тогда, мы бы незапаниковали, не бросились бы выслеживать Крошку, Стас не попался бы ему наглаза, Крошка не передал бы его примет в Интерпол, за ним не установили бымгновенно слежку, его не взяли бы на пути в аэропорт, не раскололи бы, не смелибы нас в Москве с лица земли, не шли бы теперь по моему следу… Все из-за тебя!

В его словах было слишком много сослагательного наклонения.Да и вообще слов было слишком много, выкрикнутых яростно, злобно, ссокрушительной ненавистью. Неужели правда, что она, Алёна Дмитриева, оказаласькамнем преткновения на пути какой-то могущественной организации, за которойбезуспешно охотился Интерпол? Неужели именно благодаря ее дурацкому звонкуорганизация разгромлена?

Наверное, она должна была преисполниться гордости, но…почему-то не преисполнилась.