– Знаешь, у меня такое странное чувство, будто Пупперко мне неплохо относится. Я его приручила. Смотри, когда я беру календарик, онсразу улыбается! – мечтательно сказала Пипа, когда Таня выдвигала из-под кроватифутляр с контрабасом.

– Ты ему просто надоела. А улыбается он из вежливости.Это раньше в книжках англичане были холодные, сейчас они все вежливые, какофицианты, – сказала Таня.

Хотя ей и удалось вразумить мадам Цирцею – это была лишьмалая победа. В сердце у нее все еще глубоко сидела заноза страсти к Пупперу.Магия вуду не та магия, от которой можно легко излечиться. Единственнымпрогрессом было то, что Таня сумела обуздать свое чувство. Теперь она небоялась, что выдаст себя, даже если встретит Пуппера.

Если раньше, в первые дни, когда магия только-только быланаложена, Таня не могла смотреть на Ваньку без раздражения, то сейчас она вновьпривязалась к нему. Их отношения стали такими же, как раньше, а возможно, вчем-то даже более доверительными. Должно быть, оттого, что Таня в чем-тоощущала себя виноватой. Вина или, точнее, ощущение вины делает отношения нежнее– это истина стара, как мир, и бородата, как Сарданапал.

– Ты не понимаешь, – сказала Пипа. – Я,конечно, знаю, что это только календарик, но дело не в нем. У меня есть чутье.Я знаю, что Пуппер будет мой, и никуда ему не деться. Я это чувствую,понимаешь, просто чувствую. Я закрываю глаза и вижу, что происходит у Гурия вдуше.

– Мысли, что ли, читаешь? – спросила Таня.

– Не-а, не мысли. Я же не телепатка. Но то, что у негов душе, я вижу: чувства, эмоции, образы… Не знаю, как объяснить. Да и нехочется мне тебе объяснять… Есть вещи, которые, чем больше объясняешь – тембольше путаницы, – миролюбиво сказала Пипа, затуманенно разглядывая портрет.

Таня Гроттер задумчиво посмотрела на Пенелопу. Пипа тожебыла какая-то другая – спокойная и уверенная. Нет, она не врала, не блефовала –она действительно знала или чувствовала нечто особенное.

Ни Таня, ни тем более Пипа не догадывались, что ползунки, вкоторые Пуппер по недоразумению вложил столько магии и столько чувства, давалиобратный отток. «Магия – это не камень, который можно бросить и который будетлежать на том месте, где он упал. Магия текуча, как река, и легка как ветер.Рано или поздно она всегда возвращается к тому, кто ее послал. Ненавистьвозвращается ненавистью. Зависть – завистью, а любовь возвращаетсялюбовью», – любил порой повторять Сарданапал.

То же самое произошло теперь и с Гурием. С каждым новымднем, изможденный тренировками и замученный тетями, Пуппер все большепривязывался к Пипе. Но и привязываясь к Дурневой, он продолжал любить Таню ипить по воскресеньям традиционный английский чай у своих теть.

В комнату забарабанил Ванька. Спохватившись, Таня взялафутляр и выскочила из комнаты. А Пипа осталась созерцать портрет.

– Гурочка, ты такой худенький, такой бледненький!Подложить тебе еще овощного рагу?.. А вот если ты не будет менять носки каждыйдень, то умрешь смертью храбрых! – репетируя их будущую семейную жизнь,проворковала она нежнее, чем это делала даже незабвенная тетя Нинель.

* * *

Уже смеркалось, когда Таня и Ванька поднялись на стену истали готовить инструменты к полету. Ванька, не слишком доверяя Ягуну, проверилталисманы и амулеты. Минуту спустя контрабас и пылесос оторвались от стены и,держась рядом, взяли направление на Заповедную Рощу.

На Буян решительно и на всех фронтах наступала весна. Земля– еще влажная, темная после таянья снега – была уже полна скрытых сил. Кое-гдеэти силы уже пробились свежей травой и клейкой листвой на деревьях. Одна лишьстарая Заповедная Роща сонливо сопротивлялась весне. Но даже и здесь, в царствепокоя, ревматические ветви старых дубов уже набухали почками.

За рощей, у океанского побережья, Таня и Ванька снизилискорость и перешли на медленное заклинание.

– Предпоследняя буква в DEUS была тут, примернонапротив вот этого утеса. Значит, последний знак окажется… э-э… здесь, прямопротив побережья. Ждать, когда прилетит Перун, лучше тут, – сказал Ванька,кивая на узкую прибрежную косу, которая шла вдоль скал.

Контрабас и пылесос благополучно опустились на песок. Былоуже почти совсем темно. Океан скорее угадывался. Слышно было, как он лижетпесок. Оглядевшись, Таня с Ванькой скользнули за большой камень и, положив занего контрабас с пылесосом, притаились.

Было холодно. Камень покрывало множество мельчайших капелек.Таня, не удержавшись, лизнула одну. Она ожидала, что капелька будетсолоноватой. Но она была теплой и пресной. На разглаженном штормами пескеотчетливо видны были многочисленные следы чаек. Вскоре Таня совсем замерзла иприжалась к Ваньке. Тот попытался вспомнить согревательное заклинание, но сумелвспомнить только первое слово: стограммус. Второго слова он, хоть убей, так ине вспомнил, и заклинание, естественно, не сработало.

– Впервые жалею, что я не Шурасик. Вот уж у кого точнонет раннего склероза! – пробурчал Валялкин.

Они ждали, ждали, ждали… Ждали и еще раз ждали. Ничего.Наконец где-то около двух часов ночи терпение окончательно покинуло их.

– И Сарданапал почему-то не пришел!.. Может, сегодняночью Перун не прилетит? – спросила Таня.

Она хотела уже встать и выйти из-за камня, но Ванькавнезапно крепко зажал ей рот рукой.

На горизонте, там, где из-за тучи выглядывала большая,похожая на совиный глаз луна, появилось темное пятно. Оно быстро увеличивалось,принимая очертания человеческой фигуры. Когда человек шагнул на песок, Таняувидела, что голова у него светится, точно объятая холодным огнем. Это лунныйсвет отсвечивал на серебряных волосах. Длинные вислые усы золотились. Вопущенной правой руке Перун держал молот. Видно, для того, чтобы привлекатьменьше внимания, он прилетел без своей разящей колесницы. Фигура Перуна внушаластранный ужас. Вроде бы она была реальна, и в то же время видно было, что онане принадлежит этому миру.

Таня ощутила во рту странную сухость. На что она надеялась,когда подкарауливала Перуна? На то, что остановит того, кто древнее самогоТибидохса? Как? Чем? И где же академик? Кроме нее, Ваньки и златоусого, напобережье явно никого не было.

«Сейчас или никогда», – подумала Таня. Она оглянуласьна Ваньку, но тот уже выскочил из-за камня, выскочил первым, чтобы принять ударна себя.

– Искрис фронтис! – произнес Валялкин.

Зеленая искра помчалась к Перуну и, зашипев, ударила его вплащ. Языческий бог вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли. Неудержавшись, он упал на песок, но сразу же перекатился и вскочил.

– Искрис фронтис! – запоздало крикнула Таня.