обращая внимания, поцеловала меня в затылок и потянулась, чтобы открыть дверцу машины. Помню, от нее пахло дымом и нафталином. – Увидимся через неделю.

В тот день в часовне другие девушки, старшие и младшие, вытянули шеи, чтобы взглянуть на нас, их головы свешивались из хоровых кабинок. Они шептались за своими книгами, наблюдая, как мы одна за другой мрачно скользили по деревянным скамьям и ждали объявления.

– Девочки, мне грустно сообщать, что вчера вечером… – Толстая Фрэн начала, но ее прервал прозвучавший звонок.

– Черт, – сказала Джордж.

Мы знали, что происходит, но были бессильны это остановить. Мы даже не пытались. Толстая Фрэн проигнорировала звонок и продолжила.

– У меня есть несколько…

Раздался еще один звонок. Звук маленьких часов Брауна, которые мы спрятали прошлой ночью под белыми складками алтаря, объявил о начале вечерней службы. Толстая Фрэн нахмурилась, ненадолго оглянулась через плечо и начала снова.

– Как вы знаете, одна из наших пятикурсниц…

Сработал третий будильник, на этот раз громче, из-под скамьи. Девочки начали хихикать. Толстая Фрэн ухватилась за кафедру, немного наклонилась вперед и повысила голос:

– Вчера вечером мне сообщили…

Четвертые часы сработали где-то в святилище, затем пятые у органа, затем шестые, затем седьмые, затем восьмые в почти идеальной последовательности, звеня, как церковные колокола. Потрясенная, Толстая Фрэн открыла рот, складки на ее шее перекосились.

– Кто бы то ни был… – попыталась она крикнуть, но к тому времени уже было невозможно услышать ничего, кроме непрерывного звона часов. Сколько мы спрятали – десятки, сотни? – мы не могли вспомнить. Сначала мы сидели, слегка склонив головы, некоторые из нас кривились от смущения или грызли ногти, делая вид, что ничего не слышат. Как мы могли предвидеть, что случится с Джерри?

– Невыносимо. – Толстая Фрэн швырнула свой сборник гимнов на кафедру. Словно стартовый выстрел. Повсюду вокруг меня начали шевелиться девушки; они спрыгнули со скамей и забегали вокруг часовни, пытаясь заглушить как можно больше часов. В ризнице скамьи, позади колен, высоко на распятии, на изгибе плеча Иисуса. Кромешный ад. Младшие курсы визжали от волнения, топали ногами и смеялись.

Никого не беспокоило, что Джерри Лейк была в коме, а ее жизнь висела на волоске. Что ее таз был сломан. Что, как мы позже читали в газетах, она получила серьезную травму, разрывы печени и селезенки, возможное повреждение спинного мозга. Никого не волновало, умрет она или нет. О ней вообще никто не думал.

46

Я похожа на старуху. Седовласая, изможденная, почти не функционирующая после нескольких недель бессонницы. Моя подруга Одри предлагает мне своего терапевта, но я смущаюсь при слове «психиатр».

– Не будь чертовой британкой, – говорит она мне и диктует номер.

Когда я спрашиваю Юргена, считает ли он, что мне нужно проверить голову, он бегло оглядывается и дергает себя за бороду, как человек, который не умеет лгать.

– Хорошо, – сдаюсь я.

Вместо того чтобы связываться с женщиной Одри, я выбираю другого терапевта, которого нахожу в интернете, кого-то неизвестного, человека по имени доктор Джейсон. Непонятно, это его имя или фамилия. Секретарь отвечает в течение часа, указывая время встречи, прикрепляя длинный опросник.

В настоящее время вы испытываете беспокойство, панические атаки или проблемы со сном?

Я жую щеку, щелкая пальцами по клавиатуре. Я думаю о своей неспособности сконцентрироваться, о постоянном пребывании в прошлом, о раздражительности, о внезапных вспышках насилия, о времени, например, когда я пинала пса без причины, или как, например, сегодня утром, когда Лена отказалась одеваться, я прижала ее к кровати так сильно, что на мгновение оставила отпечаток руки.

Вы считаете себя духовным или религиозным человеком? Были ли ваши родители с вами на протяжении всего детства, да или нет? Что из нижеперечисленного описывает ваш семейный опыт в детстве:

Домашняя обстановка была замечательной.

Домашняя обстановка была обычной.

В доме царил хаос.

Когда я еду по бульвару Сансет, я начинаю сожалеть о том, что нашла терапевта в Google или вообще кого-то увидела. Внезапно мне не хочется распластаться на камне, чтобы птицы выклевали мне печень. О чем я только думала? Я подъезжаю к офису, который находится на втором этаже небольшого комплекса, между аптекой и салоном красоты. Лучше бы я сходила на маникюр. Я отправляю электронное письмо секретарю из машины, низко согнувшись за рулем, ссылаясь на происшествие в семье.

Когда я прихожу домой, Юрген стоит перед гаражом и чистит свой велосипед.

– Ну? Как прошло?

– Никак. Я сделала педикюр.

Юрген насмешливо покосился на мои пальцы ног, гадая, не шутка ли это.

– Где Лена?

Он показывает в сторону гаража.

– Мама, – зовет Лена. – Сюда, сюда.

Она сидит, скрестив ноги на полу рядом с моим сейфом. Банка пуста, а ее содержимое – сигареты, письма, вырезки, фотографии – аккуратно разложено вокруг, как будто она открывает магазин.

Я кричу. Мое лицо бледнеет, ноги становятся ватными, кажется, я не могу бежать туда достаточно быстро.

– Что это? – говорит Юрген и бросается за мной в гараж.

Лена показывает фото пениса.

– Сто долларов, пожалуйста.

– Mein Gott!

Юрген недоверчиво качает мне головой. Вена между его глазом и виском вздувается. Я никогда не видела его таким злым, как сейчас.

– Я не могу в это поверить. Зефина!

Затем он падает на пол, хватает фотографии и забивает их обратно в сейф.

– Scheiße, Зефина, какого черта, ты с ума сошла? Ты сказала мне, что выбросила эти гребаные вещи. Ты их разорвала. Ты использовала эти самые слова, сказала мне. Что с тобой не так?

– Я знаю. Я знаю. Я сохранила их только потому, что… – Я спотыкаюсь, пытаясь найти рациональное объяснение.

Юрген стонет. Он опускает руку по подбородку, сидит на корточках на полу гаража, глядя на бетон между коленями.

– Хватит, – тихо говорит он. – С меня хватит.

Он несет ящик под мышкой к барбекю, опорожняет его вверх дном и заливает розжигом. Лена кричит, наблюдая, как весь инвентарь ее магазина горит, размахивая руками, дергая за рубашку Юргена.

– Перестань, папа, перестань! – Лена плачет.

Что-то в волосах Лены блестит. Шпилька Джерри, которую моя дочь склеила изолентой. Я выхватываю ее из-за ее уха и кладу в карман.

– Ой, мама меня обидела, – кричит Лена. Она смотрит на меня обвиняющим взглядом, упершись руками в бедра. Похитительница. Вор.

47

Мы были заперты, как Гера на своем золотом троне, нас держали под замком, как принцесс в замке. Запрещалось покидать территорию школы при любых обстоятельствах, нас сопровождали до трапезной, мы были под постоянным наблюдением, никаких телефонных разговоров