или визитов из внешнего мира. Но к тому времени я не видела Лорен больше недели, а она давно перестала звонить. После того как произошел инцидент с часами, я ненадолго вернулась в свое общежитие, получив указание взять с собой только то, что мне нужно на последние оставшиеся дни в школе. Пока я собирала вещи, в коридоре стояла заплаканная староста. К тому времени кто-то додумался запереть окно; занавеска с цветами безжизненно висела, стол стоял вертикально. Согласно газетным, анонимный источник сообщил, что это был несчастный случай, что это случилось бы рано или поздно, так как окно открывалось втрое больше, чем это было разрешено законом, и в нем было достаточно места для такого миниатюрного человека, как Джерри. Я старалась не смотреть на аккуратно застеленную кровать Джерри, на выемку на подушке, мягкие игрушки, фотографии ее товарищей по команде. Как можно быстрее я заполнила пустой пододеяльник и протащила его на несколько футов по коридору в одноместную комнату, традиционно предназначенную для французских студентов по обмену.

Мы читаем о Джерри в таблоидах: об аппарате жизнеобеспечения, коме, уменьшающейся перспективе выздоровления, тренере, которого вызвали на допрос, его коллекции фотографий с полароида. Мы толпимся у одного экземпляра журнала в Сане – в единственном месте, к которому у нас был неограниченный доступ.

– Он сделал фотографии? Это был он? Мерзость, – завизжала Джордж Гордон-Уоррен и швырнула газету на пол. – Эта горилла?

Я подумала о волосатой руке, которую я видела свисающей из открытого окна машины в те дни, когда он приезжал за Джерри.

– Я же говорила, – объявила Скиппер, хотя она ни разу не упоминала тренера. – Вероятно, Джерри была во всем этом замешана.

Близнецы издали звуки рвотных позывов и покатились по полу.

Школьная медсестра наблюдала за девочками на предмет травмы или депрессии, прикладывая ладонь ко лбу, внимательно изучая наше поведение. Как будто то, что было у Джерри, могло быть заразным. Я старалась не смотреть медсестре в глаза. Я отпрянула от нее, когда она порхала вокруг нас, отскочив от ее липких рук.

Вскоре мы забеспокоились. В то время как для остальной части школы уроки продолжались как обычно, мы оказались в ловушке, и нам нечего было делать, кроме как прибирать школьные парты и писать письма с извинениями испуганным благотворителям. Празднования конца года были отменены, балы выпускников и школьные экскурсии были заменены общественными работами. Покраска стен классных комнат, чистка часовни, лакировка скамеек.

– Боже мой, – сказала Джордж, когда мы стащили весь рулон бумаги с яблонь, плюхнувшись ей на спину в саду. – Если они и дальше будут держать нас взаперти, я сделаю Джерри.

На той неделе фраза распространилась со скоростью лесного пожара, заменив жест приставленных к голове пистолетных пальцев или я-тебя-вижу жест. «Черт возьми, – говорили девочки, драматично вздыхая, взмахивая волосами, падая на свои двухъярусные кровати, закрыв брови руками, – мне так скучно, что я собираюсь сделать Джерри». Если мы опаздывали на обед, или наши сигареты, наконец, заканчивались, или когда Дэйв заметила пятно на спине моего тонкого летнего платья, во время того как я подметала пол в комнате отдыха, она толкнула меня под ребра – не делай Джерри. Ощущая пустоту, почти механически, я выдавила из себя натянутую улыбку. Хотя я вернулась к своим старым друзьям, я чувствовала себя самозванкой. Скиппер посмотрела на меня через комнату. Она постоянно наблюдала за мной, оценивая каждый раз, когда кто-то напоминал о Джерри. Я старалась, насколько это было возможно, чтобы мы с ней никогда не оставались одни. Я принимала душ поздно вечером или рано утром. Я завтракала с Дики Бальфур.

В последние выходные Божественных – самый последний раз, когда наши школьные ворота были открыты, – нам запретили ехать на автобусе до Оксфорда. Вместо этого мы вызвали мальчиков из соседней школы-интерната. Они приехали на такси в субботу днем, уже пьяные, пряча по четверти бутылки водки в пиджаках, и насвистывали, чтобы мы пропустили их через забор среди бела дня. Нашей домовладелицы и ее заместителя на этот раз нигде не было видно, наконец, им было плевать. Мы курили и взмахивали волосами, и одна за другой пары исчезали в прачечной, за спортивным залом или хозяйственным сараем. Последним оставшимся мальчиком был невысокий, толстый на вид Руперт, шепелявый, с толстой нижней губой, словно его ужалила пчела. Меня интересовала только его водка. Он небрежно поцеловал меня, а затем сунул палец в мои штаны, кружа им, как будто помешивая чашку чая карандашом. Я засмеялась ему в лицо, некрасиво закудахтав.

– Я думал, я тебе нравлюсь, – заскулил он.

– Повзрослей, – сказала я.

После Стюарта мне было наплевать на такого мальчика, как он. Мне было все равно.

– Фригидная, – прошипел он, когда я вылезла из кустов, взяв с собой его бутылку. – Эй, ты куда?

Я поднялась по мосту. Я хотела что-то разбить, разорвать на части и кричать-кричать-кричать. Я уронила бутылку с моста. Видела, как она взорвалась, как фейерверк, на дороге внизу. Автомобиль свернул, водитель извергал ругательства.

– Во что, черт возьми, ты играешь?

Я спрыгнула с моста.

Побежала вниз по школьной дороге.

За ворота.

Я сама не знала куда, пока не перешла через парк и не пошла по улице Лорен.

Я стучала в ее дверь, стучала так сильно, что у меня заболели суставы.

– Ладно, Ладно. Успокойся, иду, – услышала я ее крик и топот ног на лестнице.

Дверь распахнулась.

– Ой, – сказала Лорен с мрачным лицом. Она втянула щеки, скрестила руки и заблокировала дверной проем.

– Какого хрена ты хочешь? Я готовлюсь к работе. Если ты пришла сюда за этой долбаной шпилькой, то я ее потеряла, ясно?

Я открыла рот, но ничего не сказала, горло перехватило, как будто я проглотила большой камень. Она недоверчиво осмотрела меня с головы до ног, замечая красные глаза, покусанную губу, ушибленные суставы. Ее губа скривилась от презрения. Я покачала головой.

– Извини, – сказала я. – Неважно.

Я с трудом повернулась, чтобы уйти.

– Господи боже, Жозефина. – Лорен прищелкнула языком.

Она толкнула входную дверь каблуком.

– Ну и куда ты пошла?

48

Отец Лорен пил чай за кухонным столом, перед ним лежала газета. По радио передавали гонки. Когда я вошла, он наблюдал за мной поверх своей чашки и не сказал ни слова, пока Лорен не переключила канал.

– Верни обратно.

Лорен закатила глаза, но сделала, как он сказал. Она наполнила чайник, достала растворимый кофе, порылась в раковине в поисках кружек, вытирая их об футболку. Я неподвижно стояла в углу комнаты, стараясь не привлекать к себе внимания. Я посмотрела