Краснохарев сразу потерял интерес и уткнулся в свои бумаги.А Коломиец заглянул через плечо Когана, сказал с огромным почтением:

– Зато какие сто тысяч!

– А что там? – поинтересовался Сказбуш.

Коломиец с тем же необыкновенным почтением оглянулся наменя, спокойного как верблюд в караван-сарае:

– Уважаемому Виктору Александровичу пришло письмо.Спрашивают, как он относится к тому, что его выдвигают на Нобелевскую премию.Примет ли... Сейчас участились случаи отказа от премии, но об этом стараются неговорить. А чтобы не было скандала или хотя бы неловкости, когда кому-топрисудят эту премию, а лауреат вдруг откажется... теперь стараются узнать всезаранее. И кто отказывается, тому как бы... и не присуждают.

Краснохарев поднял голову, спросил с недоверием:

– И что же? Если человек не хочет ее получать, то ееотдают другому?

– Да.

– Но ее должны отдавать лучшему?

Коломиец тонко улыбнулся:

– А лучшим называют другого. И закатывают такуюцеремонию, а средствах массмедии такое поднимется, что уже все в мире считаютсамым великом того, кого назовут эти шведы...

Краснохарев сказал с тяжелым неодобрением:

– Свиньи они, а не академики. Хуже того – политики.

Он уткнулся в бумаги, уже забыв про всяких там шведов, чтоуже и не шведы, а заносильщики имперских хвостов на поворотах, а Сказбушсмотрел на меня с живейшим интересом:

– Надеюсь, примете?

Я развел руками, не зная, как объяснить вроде бы простыеистины, но при этом не ломать старые ложные, уже принимаемые просто на веру. Оттого, что в Европе или в Империи раньше успели создать какие-то институты, этововсе не значит, что остальной мир должен признать их как общемировые. Темболее, когда эти институты, созданные прекраснодушными мечтателями Европы,стали как послушные дети выполнять волю Империи.

Один из таких институтов создал изобретатель динамита Нобель.Получая колоссальные прибыли на продаже взрывчатки, отвечая за сотни тысяч имиллионы смертей, он распорядился некий процент от продажи смерти направить наблаготворительность. Ну, как удачливый грабитель, который, зарезав целую семьюи обобрав их до нитки, на выходе из дома бросает мелкую монетку нищему.

Получая миллиарды прибыли на массовых убийствах, крохинебрежно сбрасывали – и сбрасывают! – так называемому НобелевскомуКомитету. Даже в самом начале их деятельности, когда шведские академики болееили менее руководствовались своими симпатиями, а не указкой из Империи, унастоящих деятелей их претензии на мировое руководство наукой и культуройвызывало смех. Лев Толстой, которому предложили одну из первых Нобелевскихпремий, с презрением отказался. Такие гиганты как Камю отказывались и потом, новсякие ремесленники, жадные как Брежнев к звездам на груди (или крестам, какаяразница), работают локтями, проталкиваясь к шикарно накрытому столу фабрикантаоружием, с которого падают жирные крошки, и если как следует подсуетиться, тоодной такой крошки хватит на всю оставшуюся жизнь!

Но ремесленников всегда больше. Они горластее, они смотрят сэкранов телевизоров, рекламных плакатов, о них пишут газеты, они без мыла ивазелина умеют влезть по все дыры, и вот уже целуют ручку высокопоставленномучиновнику и с умилением на лице говорят, что вот эту высокую наградурассматривают как аванс за свое дальнейшее служение, служение, служение,служение на задних лапках перед Властью!

А Нобелевский Комитет, который изначально раздавал мокрые открови грамоты и заработанные на массовых убийствах доллары, вскоре еще и сталпослушным инструментом в руках Власти. Это понятно, любой детский кружок илиоппозиционная партия тут же привлекут внимание Власти, если к ним пойдет народ,если будут пользоваться успехом, оказывать хоть какое-то влияние. Их тут жепостараются поставить под контроль, подчинить, заставить выполнять свою волю.

С Нобелевским Комитетом это стало ясно сразу, стоилопосмотреть кому раздавали премии. Естественно, львиную долю Империи, аостальные заранее распределялись по принципу: ну не может же мы французам датьдва раза подряд? К тому же французы только что отказались поддержать Империюпри бомбардировке Ирака. Дадим турку, эту страну надо привязать к нашейколеснице покрепче... Ну и что, если у турков никого сейчас нет? Надо найти! Ацеремонию провести как можно торжественнее, чтобы вся Турция на ушах ходила отгордости. Эти дикари после такого чествования за нас в огонь кинутся...

– Спасибо, – ответил я саркастически. – Ятолько что снова засел за Толстого.

День был солнечным и радостным, а Фред с женой, как в годыюности, возвращались из кинотеатра. Когда-то он начинал строительным рабочим,денег было в обрез, уже тогда начал копить на покупку машины, потому фильмысмотрел только утром, когда плата за вход вдвое меньше. Совсем юной тогда Шейлетакой практичный парень понравился, они несколько раз сходили в кино вместе, апотом и вовсе стали жить вместе.

Фильмы они обычно выбирали удачно, а сегодня, по истечениидвадцати лет совместной жизни, тоже понравился: не слишком заумный, но и неглупая клоунада, а как раз удачный коктейль из гонок, драк и коротких мудрыхсентенций, что вкраплены в самых нужных моментах: либо после перестрелки, либопосле постельных сцен, когда кровь покидает гениталии и снова устремляется вмозг.

Улица опустела, из раскрытых окон раздавались звуки ударовпо мячу. Шла передача с чемпионата мира по рэгби, а жители города помешались наэтой игре, как латины на соккере.

Шейла прижималась к Фреду темным мягким боком. Она явночувствовала его надежность, а женщине всегда приятно чувствовать себязащищенной. Он с теплотой подумал, что женаты вот уже двадцать лет, апо-прежнему чувствует к ней любовь и желание.

Шейла спросила игриво:

– Ты о чем задумался?

– Я?

– Ну да. У тебя такие складки на лбу...

Он рассмеялся:

– Да нет, не угадала. Я как раз подумал, что если быкому-то из газет приспичило накропать репортаж о счастливой американской семье,то лучшей кандидатуры не найти бы на всем побережье!

Она спросила счастливо:

– Правда?

– Ты же знаешь, – ответил он нежно.

Она прижалась еще сильнее, он обхватил ее за плечи, так ишли почти до самого дома. Уже видны были темные окна, а этажом выше по шторемелькнула тень Вольхганга, этот длинноволосый американец немецкогопроисхождения все пишет музыку. Которая, как уверяет, перевернет мир, но вовсем остальном – милый и добрый парень...

Он не мог убрать довольную улыбку, даже когда из-заприпаркованных вблизи автомобилей выскочил коренастый человек в увешаннойметаллическими побрякушками куртке. Он был черен как ночь, Фред узнал выходцаиз дальних островов или глубин Африки. Волосы были тоже в побрякушках,талисманах, в носу блестело кольцо, волосы заплетены в две-три дюжины жидкихкосичек.