Артем сделал маленький глоток и ощутил, как все внутрисладко замирает в предвкушении чего-то таинственного, необычного, чтоначиналось за торчащими над пропастью рельсами оборванной Красной Линии там,далеко на юго-западе. Ванечка ожесточенно грыз ногти и, удовлетворенно осмотревплоды своего труда, вновь принимался за дело. Артем взглянул на него почти ссимпатией и почувствовал благодарность к милому ребенку за то, что тот молчит.— Знаете, у нас есть маленький кружок на Баррикадной, — смущенно улыбнулсяМихаил Порфирьевич, — собираемся по вечерам, иногда к нам с 1905 года приходят,а вот теперь и с Пушкинской всех инакомыслящих прогнали, и Антон Петрович к нампереехал… Ерунда, конечно, просто литературные посиделки, ну и о политикеиногда поговорим, вот, собственно… Там, знаете, образованных тоже не особеннолюбят, на Баррикадной, чего только не услышишь, и что вшивая интеллигенция, ичто пятая колонна… Так что мы там потихонечку. Но вот Яков Иосифович говорил,что, дескать, Университет не погиб. Что им удалось блокировать туннели, итеперь там все еще есть люди. Не просто, а… Вы понимаете, там же когда-тоМосковский Государственный Университет был, это ведь из-за него так станцияназывается. И вот, дескать, части профессуры удалось спастись, и студенты тоже.И теперь там образовался такой интеллектуальный центр, знаете… Ну, это,наверное, просто легенды. И что там образованные люди находятся у власти, всемитремя станциями управляет ректор, а каждая станция возглавляется деканом, ихизбирают. Там и наука не стоит на месте — все-таки студенты, знаете ли,аспиранты, преподаватели! И культура не гаснет, не то что у нас, и пишутчто-то, и наследие наше не забывается… А Антон Петрович даже говорил, что емуодин знакомый инженер по секрету рассказывал, что они там даже нашли способ наповерхность выходить, сами создали защитные костюмы, и иногда их разведчикипоявляются в метро… Согласитесь, звучит неправдоподобно! — полувопросительноприбавил Михаил Порфирьевич, заглядывая Артему в глаза, и что-то такоетоскливое тот заметил в его взгляде, несмелую, усталую надежду, что-ли, что,чуть кашлянув, он отозвался как можно уверенней: — Почему? Звучит вполнереально! Вот есть же Полис, например, я слышал, там тоже… — Да, чудесное место— Полис, да только как теперь туда пробраться? К тому же, я слышал, что в Совететеперь власть опять перешла к военным… — В каком Совете? — приподнял бровиАртем. — Ну как же? Полис управляется Советом, из самых авторитетных людей. Атам, знаете, самые авторитетные люди — либо библиотекари, либо военные. Ну ужпро Библиотеку вы точно знаете, рассказывать смысла не имеет, но вот другойвход Полиса когда-то находился прямо в здании Министерства Обороны, насколько япомню, или, во всяком случае, оно было где-то рядом, и часть генералитетауспела тогда эвакуироваться. В самом начале захватили всю власть, Полисомдовольно долго правила этакая, знаете, хунта. Но людям отчего-то не очень понраву пришлось их правление, беспорядки были, довольно кровопролитные, но этоеще давно, задолго до войны с красными. Тогда они пошли на уступки, был созданэтот самый Совет. И так получилось, что в нем образовалось две фракции —библиотекари и военные. Странное, конечно, сочетание, знаете, военные вряд лимного живых библиотекарей в своей прежней жизни встречали. А тут так ужсложилось. И между этими фракциями вечная грызня, само собой разумеется, тоодни берут верх, то другие. Когда война шла с красными, оборона была важнее,чем культура, и у военных был перевес. Началась мирная жизнь — опять кбиблиотекарям силы вернулись. И так у них, понимаете, все время, как маятник.Сейчас вот, довелось слышать, у военных позиции крепче, и там опять дисциплинунаводят, знаете, комендантский час, ну и прочие радости жизни, — тихо улыбнулсяМихаил Порфирьевич. — И в конце-концов, пройти туда теперь не проще, чем до ИзумрудногоГорода добраться… Это мы так Университет между собой называем, и те станции,что с ним рядом, в шутку… Ведь надо либо через Красную Линию идти, либо черезГанзу, но там просто так не пройти, вы сами понимаете. Раньше вот, до фашистов,через Пушкинскую можно было — на Чеховскую, а там и до Боровицкой один толькоперегон. Нехороший, правда, очень перегон, но когда помоложе был, случалось, ичерез него хаживал.

Артем не преминул поинтересоваться, что же такого нехорошегов том перегоне, и старик нехотя ответил: — Понимаете, там прямо посреди туннелясостав стоит, сожженный. Я там давно уже не был, не знаю, как теперь, но раньшетам на сиденьях обугленные человеческие тела лежали, и даже сидели… Простоужасно. Я сам не знаю, как это получилось, и у знакомых своих спрашивал, чтотам произошло, но вы знаете, никто не мог мне точно сказать. Через этот поездочень трудно пройти, а обойти его никак нельзя, потому что туннель началосыпаться, и все вокруг вагонов, и сверху, и сбоков — все завалено землей. А всамом поезде, в вагонах, я имею ввиду, разные нехорошие вещи творятся, я ихобъяснить затрудняюсь, я вообще-то атеист, знаете, и во всякую мистическуючепуху не верю, поэтому я тогда грешил на крыс, на тварей разных… А теперь яуже ни в чем не уверен.

Эти слова навели Артема на мрачные воспоминания о шуме втуннелях на его линии, и он, пропустив мимо ушей все, что старик говорил емупосле этого, не выдержал наконец и рассказал о произошедшем с его отрядом, апотом с Бурбоном, и, помявшись еще немного, попытался повторить те объяснения,которые ему дал Хан. — Ну что вы, что вы, это же полная белиберда! — отмахнулсяМихаил Порфирьевич, строго сводя брови. Я уже слышал о таких вещах. Вы помните,я говорил вам о Якове Иосифовиче? Так вот, он физик, и как-то разъяснял мне,что такие нарушения психики бывают, когда людей подвергают воздействию звука накрайне низких, не слышимых ухом частотах, если я не путаю, около 7 герц, хотя смоей дырявой головой… А звук может возникать сам по себе, из-за каких-то естественныхизменений, например, тектонических сдвигов, или еще чего-то, я, понимаете,тогда не очень внимательно слушал… Но чтобы души умерших! Да в трубах? Увольте…

С ним было интересно. Все те вещи, которые он рассказывал,Артем раньше ни от кого не слышал, да и метро он видел под каким-то другимуглом, старомодным, забавным, и все, видно, тянулся душой наверх, а здесь емубыло все так же неуютно, как и первые дни. И Артем, который много в эти днивспоминал спор Сухого и Хантера, спросил у него: — А как вы думаете… Мы… люди,я имею ввиду… Мы еще вернемся туда? Наверх? Сможем мы выжить и вернуться?