Но первым проснулся Ванечка и принялся недобро мычать.Вошедший не обратил на него никакого внимания, а когда Ванечка попыталсятяпнуть его за руку, отвесил ему приличную затрещину. Тут, наконец, очнулся истарик. — Михал Порфирич! Поднимайся скорей! — тревожно зашептал пограничник. —Уходить тебе надо! Красные тебя требуют выдать, как клеветника и вражескогопропагандиста! Говорил ведь, говорил я тебе: ну хоть здесь, хоть на нашейпаршивой станции не рассказывай ты про свой Университет! Послушал ты меня? —Позвольте, Константин Алексеевич, что же это? — растерянно завертел головойстарик, с кряхтением поднимаясь с лежанки. — Я ведь и не говорил ничего,никакой пропаганды, боже упаси, так вот, молодому человеку рассказал только, нотихонько, без свидетелей… — И молодого человека с собой прихвати! А то, тызнаешь, какая у нас тут станция рядом. Вот на Лубянку тебя сейчас отведут икишки там на палку намотают, а парня твоего к стенке сразу поставят, чтоб неболтал лишнего! Да давай же ты быстрей, что ты мешкаешь, сейчас они придут уже!Они пока там совещаются еще, чего бы у красных взамен выторговать, так чтопоспешай!

Артем к этому моменту уже стоял на ногах и рюкзак был у негоза спиной. Не знал вот только, доставать ли оружие, или все обойдется. Стариктоже засуетился и через минуту они уже торопливо шагали по путям, причемКонстантин Алексеевич лично зажимал Ванечке рот рукой, мученически морщась, астарик с беспокойством поглядывал на него, опасаясь, как бы пограничник несвернул тому шею.

В туннеле, ведшем к Пушкинской, станция была укрепленанамного лучше. Здесь они миновали два кордона, за сто и двести метров до входа.На ближнем — бетонное укрепление, бруствер, перерезающее пути и оставляющеетолько узенький проход у стенки, слева, за ним телефонный аппарат и провод,тянущийся до самого Кузнецкого Моста, наверное, в штаб, ящики с боеприпасами, идрезина, патрулирующая эти сто метров. На дальнем — обычные мешки с песком,пулемет и прожектор, как с другой стороны. На обоих постах стояли дежурные, ноКонстантин Алексеевич стремительно провел их сквозь все кордоны и вывел кгранице, и устало сказал: — Пойдем, пройдусь с тобой пять минут. — Боюсь,нельзя тебе сюда больше, Михал Порфирич, — говорил пограничник, пока онимедленно шли к Пушкинской. — Они тебе еще и старых твоих грешков не простили, аты снова-здорово. Слышал, товарищ Москвин лично интересовался. Ну да ладно,что-нибудь придумаем. Ты через Пушкинскую-то осторожно! — напутствовал он,отставая от них и растворяясь медленно в темноте. — Побыстрей проходи! У нас,видишь, боятся их! Ну, бывай!

Пока что спешить было некуда, и они замедлили шаг. — Чем этовы им так насолили? — спросил Артем, с любопытством оглядывая старика. — Я,видите ли, просто очень их недолюбливаю, и когда война была… В-общем, понимаете,мы в кружке нашем некоторые тексты составляли… А у Антона Петровича, он тогдаеще на Пушкинской жил, доступ был к типографскому станку — стоял тогда наПушкинской типографский станок, какие-то безумцы притащили из «Известий»… И вотон это печатал. — А граница у них со стороны безобидно так выглядит — стоят двачеловека, и флаг, ни укреплений никаких, ничего, не то что у Ганзы… — непонятнок чему вдруг вспомнил Артем. — Ну разумеется! С этой стороны все оченьбезобидно, потому что у них основной натиск на границу не снаружи, а изнутри, —ехидно улыбнулся Михаил Порфирьевич. — Вот там и укрепления, а здесь так,декорации.

Дальше они шли в тишине, каждый думал о своем, Артемприслушивался к своим ощущениям от этого туннеля. Но, странное дело, и этот, ипредыдущий перегон, ведший от Китай-Города к Кузнецкому Мосту, были какими-топустыми, в них совсем ничего не ощущалось, их ничто не наполняло, это былапросто бездушная конструкция…

Потом он вернулся к только что виденному кошмару. Детали егоуже стирались из памяти, оставалось только смутное пугающее воспоминание одетях без лица и каких-то черных громадах на фоне. Но голос Хантера,приказавший ему встать и идти, разбудивший его еще до вторжения пограничника,он помнил отчетливо. Значило ли это, что… Что голос этот не был частью сна? Чтоон не был сном вообще?

Довести мысль до конца так и не удалось. Впереди послышалсязнакомый мерзкий писк и шорох коготков, потом потянуло удушливо-сладковатымзапахом разгагающейся плоти, и когда несильный свет Артемова фонаря досталнаконец до того места, откуда доносились звуки, перед их глазами предсталатакая картина, что Артем заколебался, не стоит ли вернуться к красным.

У стены туннеля лицом вниз вряд лежали три тела, и руки их,связанные за спиной изолированной проволокой, были уже сильно обгрызеныкрысами. Прижимая к носу рукав куртки, чтобы остановить тяжелый ядовитый дух,Артем чуть нагнулся к телам, посветив на них. Они были раздеты до нижнегобелья, и на телах убитых не было заметно никаких ран. Но волосы на головекаждого были спутаны и склеены запекшейся кровью, особенно густой вокругчерного пятна пулевого отверстия. — В затылок, — определил Артем, стараясь,чтобы его голос звучал спокойно и чувствуя, что сейчас его вытошнит.

Михаил Порфирьевич прикрыл рот рукой и глаза его заблестели.— Что делают, боже, что же они делают! — сдавленно произнес он. — Ванечка, несмотри, не смотри, иди сюда!

Но Ванечка, не проявляя не малейшего беспокойства, уселся накорточки рядом с ближайшим трупом и принялся сосредоточенно тыкать его пальцем,оживленно мыча.

Луч скользнул выше по стене и осветил кусок грубойоберточной бумаги, наклеенной прямо над телами на уровне глаз. Сверху,украшенный изображениями орлов с распростертыми крыльями, шел набранныйготическим шрифтом заголовок: Vierter Reich, а дальше уже значилось по-русски:«Ни одной черномазой твари ближе трехсот метров от Великого Рейха!», и был сочнопропечатан тот самый знак, «Прохода нет» — черный контур человечка взапрещающем круге. — Сволочи, — сквозь стиснутые зубы выдавил Артем. — За то,что у них волосы другого цвета?

Старик только сокрушенно покачал головой и потянул зашиворот Ванечку, который очень увлекся изучением тел и никак не хотел вставатьс корточек. — Я вижу, наш типографский станок все еще работает, — грустнозаметил он, и они двинулись дальше.

Они шли все медленнее и медленнее, так что только через двеминуты показался намалеванный на стене красной краской силуэт орла и надпись«300 м» — Еще триста метров, — заметил Артем, с беспокойством вслушиваясь вотголоски собачьего лая, раздающегося вдалеке.

Метров за сто до станции в лицо ударил яркий свет, и ониостановились. — Руки за голову! Стоять смирно! — загрохотал усиленныйгромкоговорителем голос.