– Я не собиралась писать ни о каких гастарбайтерах! – почтизакричала она. – И про нелегалов – тоже! Я ничего о них не знаю! Я записываласвои впечатления от природы! Я писательница, а не журналистка! Писательница! Япишу романы! Ваша тетка вас за нос водила, Доминик. Вас на меня натравливала,но ваши проблемы ее меньше всего заботили. У нее свои цели были, уж извините,что я так грубо… о мертвых и все такое… Но я точно знаю, что о вас она меньшевсего заботилась. Она только о себе заботилась!

Алена думала, что Доминик оскорбится, но вид у него противожидания сделался до невозможности виноватый и унылый.

– Да знаю я… Она мной всегда крутила, как мальчишкой. Матьмоя ей в рот смотрела: ведь она нам всегда и деньги давала, и помогала, и землинаши фактически ей принадлежат. Я отказывался… А она говорит: ну какой тыбагарёр, ты просто тряпка!

– Кто? Багарёр? – непонимающе повторила Алёна. – Драчун?

Доминик молчал.

– У него прозвище было в детстве такое, – пояснил Манфред. –Просто спасенья от него не было. Направо и налево совал кулаками. Потом поутих.

– Ничего себе поутих, – пробормотала Алёна, вспомнив гонкупо пересеченной местности.

– Теперь-то я знаю, что ей тетрадка была нужна, – с тоскойсказал Доминик. – Дурацкая полуистлевшая тетрадка! Она вас запугать хотела смоей помощью, чтоб вы тетрадку вернули.

– А потом?

– Что потом?

– Ну что вы планировали сделать со мной потом? Получивтетрадку?

– Не знаю… – забормотал Доминик, отводя глаза. – Откуда язнаю? Я ничего такого не знаю… Мы с ней ничего такого не говорили…

– А как вы в Нуайере оказались? Я видела вашу машину околомагазина. Я потому и бросилась вон к нему, – Алена не глядя ткнула пальцем всторону лежащего посреди дороги Жюля, – что от вас спасалась. Что вы делали вНуайере? Приехали застрелить меня? Грибом вашим знаменитым, – она брезгливопередернулась, – мазнуть, благо я вчера с вашей помощью исцарапалась вся?

Доминик чуть не подавился! С превеликим трудом вытолкнул изсебя:

– Я приезжал к нотариусу… Завещание тети… Она же умерла, агде ее завещание, мы не знали…

– Ну а теперь узнали? – сочувственно спросил Манфред.

– Нотариус говорит, что у него. Но вскрытие завещания не раньшечем через месяц. И о содержании молчит. Так что нам с матерью еще месяцдергаться.

– Ну, вы главные наследники. – уверенно сказал Манфред.

– Ты что, тетку не знал? – уныло пробурчал Доминик. – От неевсего можно было ожидать. Она же в каком-то своем мире жила. Все какие-тострахи несуществующие себе придумывала, поступки людей толковала как-то… непо-человечески. Вот когда я ей принес банку с дневником… – он поглядел наАлёну, и та понимающе кивнула, – тетка выхватила его, раскрыла на последних страницах,а там не буквы, а цифры какие-то.

– Да, в самом деле, там набор непонятных цифр, – кивнулаАлёна, которая тоже не могла понять, что значат цифры, написанные другимпочерком и в более поздние, судя по цвету чернил, времена. На всякий случай онаи их, конечно, переписала, не совсем понимая зачем.

– Ну и вот, тетка посмотрела на них и с такой ненавистьювдруг говорит: «Да ведь здесь только шифр! Значит, Лазар не оставил никакогописьма? Значит, он не собирался обвинять меня в предательстве? Значит, он так ине понял, что это из-за меня его к стенке поставили? Я ревновала его кЖеневьеве и донесла на него! А он, значит, не догадался… Ну и за каким чертом ядневник столько лет искала?!» Отшвырнула его, упала да и умерла. И что это всезначит, к чему и зачем было сказано – я ничего не понял. А спросить не у кого –тетки больше нет.

– А я, кажется, понял, – пробормотал Манфред. – Наверное,она заговорила о Лазаре Бароне, отце Жоффрея. Мне бабушка кое-что о войнерассказывала: в то время про Лазара и Селин слухи ходили, мол, любовники они. Аон якобы погуливал еще с Мадлен Пуссоньер и с Женевьевой Барон, вдовой своегобрата. А вскоре его расстреляли. Может быть, Селин его из мести предала?Говорят, боши к ней хаживали украдкой – сами знаете зачем, она ко всякому быладобра. А потом на ней мсье Дюбоннез женился, а он ведь герой Сопротивления был,ну и слухи все угасли.

– Не говори Жоффрею, что тетка болтала, – умоляюще погляделна него Доминик. – А то он мне руки не подаст за то, что она его отца бошамвыдала. А я тут при чем? Мне та тетрадка и даром не нужна. Я ее выкину неглядя, рухлядь старую.

«Отдайте лучше мне в возмещение морального ущерба,причиненного вами и вашей тетушкой», – чуть не сказала Алёна, но не успела,потому что Доминик задумчиво проговорил:

– Хотя нет, зачем выкидывать? Она, наверное, редкостьбиблиографическая. Я ее в Дижон отвезу, букинистам. Или в Париж, в кварталДруо. Там, говорят, на каждом шагу лавки букинистов да антикваров, и, может, занее хорошие деньги дадут.

Алёна печально вздохнула. Поскольку парижская квартираМориса и Марины находилась именно в квартале Друо и даже на улице, которая таки называлась, она не из вторых рук знала, что Доминик рассудил совершенноверно. Букинистов и антикваров там и в самом дел несчитано, такое уж местоособенное. Есть даже собственный аукцион – Друо. Ишь ты, каким чутьем обладаютпресловутые французские крестьяне! Понятно, что просто так Доминик не выпуститиз рук дневник Николь Жерарди. Ну что ж, у Алёны есть копия… Хотя, если честно,на нее теперь даже смотреть не хочется, слишком много событий с ней связано,кровавых, страшных событий!

При мысли о кровавых событиях наша героиня наконец-товспомнила, где вообще все трое находятся и свидетелями чего недавно были. Нет,не стоит обвинять их в бесчувственности за то, что они стоят тут, рядом струпом Жюля, выясняя отношения. Они нарочно, из чувства самосохранения, тянуливремя, отдаляя минуту, когда надо будет оглянуться, взглянуть на мертвеца ирешить, что делать теперь.

Похоже, та же мысль пришла и Манфреду с Домиником, потомучто мужчины растерянно переглянулись, а потом посмотрели на Алёну.

– В полицию надо бы… – подал голос Манфред.

– Не надо! – в ужасе сказал Доминик. – Ты что? Лучше уехатьотсюда немедленно!