Комната была совершенно белая: стены, потолок, занавески,даже оконные стекла замазаны белилами. В высоком кресле сидел рыжий человек сосрезанным воротником, с дыркой на месте сорванного с френча ордена, так тугопристегнутый к подголовнику, подлокотникам и ножкам, что не мог пошевелить ниединым членом. Егор смотрел на него и думал, что примерно в таком же состояниион провел почти месяц. Однако с ним не делали того, через что предстояло пройтирыжеволосому. Что именно это будет, Дорин пока не знал, но заранее настраивалсебя на твердость и выдержку.

Кроме него и арестанта в помещении находились шеф, двоеохранников и начальник Спецлаборатории доктор Грайворонский, очень приличноговида гражданин в очках и с бородкой. Егору доктор сразу понравился – может,оттого, что был похож на Надиного отца. Вот ведь странная штука: при общенииколючий Викентий Кириллович вызывал у Дорина раздражение, а теперь вспоминалсяс симпатией. Там, в Плющеве, за зеленым забором, был совсем другой мир, оченьдалекий от настоящей жизни, но такой желанный, бесконечно далекий от того, чтодолжно было сейчас случиться в этой жуткой белой комнате,

– Ну что, Зиновий Борисович? – нетерпеливо спросилОктябрьский. – Время, время!

– Минутку терпения, батенька. – Грайворонский позвякивалчем-то в металлическом ящичке. – Вы бы проверили, в порядке ли ваша адскаямашина.

Доктор кивнул на магнитофонный аппарат, подготовленный кзаписи.

Схваченного капитана сначала допросили прямо в квартире. Полестнице его тащили в восемь рук, по узкому коридору волокли за ноги – пришлосьтолько приподнять над телом застреленной Ираиды Петракович.

Пока рыжему совали под нос нашатырь, Егор заглянул черезплечо оперативника, который изучал служебное удостоверение, изъятое уарестованного.

Коган Матвей Евсеевич, капитан госбезопасности, РазведупрНКГБ.

Документ был сработан чисто, не подкопаешься: и штамп, иподпись начальника управления кадров – точно такая же, как на корочке у Егора,с характерными завитушками.

– Давно? – вот первое, что спросил шеф, когда рыжий захлопалсветло-голубыми глазами.

– Что давно? – облизнул губы «капитан Коган». Не больно-тоон был напуган, даже усмехнулся, наглец.

– Давно на Абвер работаешь? Чем они тебя купили, мразь?Какими деньгами? Ведь они твою нацию под корень извести хотят – то ли на островМадагаскар сослать, то ли попросту перерезать!

Лишь когда рыжий вдруг заговорил по-немецки, на самом что нина есть рафинированном хохдойче, Егор поверил, что это и есть Вассер.

– Ошибаетесь, герр генерал, – сказал арестованный. – У нас вАбвере национал-социалистические глупости не в моде. Мы профессионалы и служимГермании, а не ее временным правителям.

– Ах вот как, – перешел на немецкий и шеф. – «У нас вАбвере». Стало быть, вы никакой не Коган, вы подкидыш. Отличный камуфляж,Вассер. И легенда первоклассная. Вы в самом деле профессионалы. Только служитевы все-таки не Германии, а своему сумасшедшему Фюреру. Однако про идеологию мыкак-нибудь после подискутируем. А сейчас у меня только один вопрос: когданачало войны? Какого числа?

Вассер слегка поморщился.

– Послушайте, генерал. Вам повезло, что вы меня взяли.Полагаю, по чистой случайности. Меня подвела аккуратность. Решил перед уходомконцы зачистить. Глупышка Ираидочка так и не поняла, на кого она работала.Думала, выполняет особо секретное задание по радиоигре с захваченным немецкимрадистом. Противная была девчонка, но расторопная. И на всё готовая радикарьеры и кое-чего другого. – Он криво улыбнулся, философски пожал плечами. –Но всё это несущественно. Не лезьте, генерал, в большую политику. Доложите омоем аресте Наркому. Разговаривать я буду только с ним.

– Разговаривать будешь со мной и сейчас, – отрезал старшиймайор по-русски. – Повторяю вопрос: какого числа?

– Ich kann Ihnen nur meinen Dienstgrad sagen, – сухоотчеканил Вассер. – Korvettenkapitan, Abwehr-1. Schluss damit! [13]

– Sie sind hier kein Kriegsgefangener, sondern ein Spion.Und ein Morder noch dazu. Es sollte Ihnen klar sein, dass ich Sie nicht mitSamthandschuhen anfassen werde. [14] – Последнюю фразу Октябрьский произнес сособым нажимом. – Ишь, Гаагскую конвенцию вспомнил.

Абверовец оценивающе посмотрел на него и, кажется, понял,что имеется в виду.

– Да пошел ты, – вполголоса пробормотал он. – Говорить будутолько с Наркомом.

Прикрыл веки, и лицо стало неподвижное, будто мертвое.

Крепкий орешек, ничего не скажешь.

И сделалось тут Егору стыдно, что он дуру-девку, немецкуюподстилку, принимал за матерого агента. У двери, перед тем как грянуливыстрелы, она крикнула «милый». И в подвале тогда говорила, что для неесуществует только один мужчина. Теперь ясно, как Вассер ее завербовал. Что ж,мужик видный, одна ямочка на подбородке чего стоит.

Поведение Петракович тоже окончательно прояснилось. Вподвале она избегала разговоров, потому что ей Коган так велел. Только ошибаетсяон насчет ее мотивов. Не ради карьеры служила ему Ираида Петракович. Наверное,к концу уже догадывалась, что дело нечисто – чего стоил один приказ убить«радиста» и сжечь труп. Ничего, не дрогнула. Когда же ее арестовали и онапоняла, в какую историю вляпалась, думала только об одном: не про Родину, а какбы не заложить своего хахаля. Что он шпион, ей было наплевать. НеСпецлаборатории она испугалась, а того, что группа поедет к ней на квартиру иВассер угодит в засаду. Знала, что он придет в два. Вот и решила егопредупредить, любой ценой. Все-таки влюбленная баба – это особая статья.Теперь, задним числом, Егору эту змеюку Петракович даже стало жалко. Она залюбовника жизни не пожалела, а он к ней явился, чтобы «концы зачистить». И ведьзачистил…

Пока арестованного шмонали, шеф с Егором вышли в коридорперекурить.

– Этого на испуг не возьмешь, – сказал Октябрьский. – Небудем попусту сотрясать воздух.

– Может, пускай его правда Нарком допросит? Если Вассерготов с ним говорить, а?