– Я вот думаю… У нас самая лучшая страна на свете, так?Самое справедливое общество. Мне про это в школе говорили, в училище – везде. Ия верю. Нет эксплуатации, буржуев с помещиками, и всё такое. Но ведь хорошееобщество для чего существует? Чтоб человек становился лучше, правильно? Тогдаобъясните мне, почему наши советские люди – ну вот которые по улицам ходят, втрамвае ездят, в очередях собачатся – такие… несимпатичные, что ли. Почему с интеллигенциейи всякими старорежимными осколками и разговаривать приятней, и ведут они себя…как-то более по-человечески, а? Вы говорили, что подлецы с дураками всегдабыли. Но я по истории что-то не помню, чтобы при царе десять тысяч офицеровперестреляли, а еще ведь в лагерях у нас сколько народу сидит. При царе,конечно, тоже каторга была и ссылка, но Ленин вон в Шушенском на охоту ходил,невеста к нему приезжала, Надежда Константиновна. По-нашему, прямо курорт… Чтоже это получается? У нас в Советском Союзе подлецам с дураками больше раздолья,чем до революции, так что-ли?

Последним вывод выскочил как-то сам собой, и Егор дажеиспугался. Умолк.

Октябрьский присвистнул.

– Эвон ты о чем. Да, брат, паршивая у нас в стране жизнь,это точно. Правда, это смотря как считать и с чем сравнивать. Бывшимпривилегированным-образованным, которые слушали Моцарта и кушали марципаны,конечно теперь живется хуже. Только их, таких высококультурных, до революциибыло максимум 10 процентов населения. Мы, Егорка, с тобой материалисты, вчудеса не верим, лишь в научные законы, так? Про закон сохранения массыпомнишь? Если у 10 процентов отбирают богатство и делят между остальными 90процентами, что происходит? Все становятся богатыми? Шиш. Все становятсябедными. Но зато исчезают нищие, и это главное завоевание нашей революции. Житьв тесных коммуналках и давиться в очередях унизительно, согласен. Только ещестыдней, когда одни слушают Моцарта, а вокруг вши, сифилис, голод инеграмотность. Советская власть, между прочим, дает всем детям образование, ине такое плохое. Конечно, оно хуже, чем гимназическое, но сколько было в Россиитех гимназий? На всю страну несколько сотен. И про детскую смертность, кстати,тоже не забудь. Раньше каждый второй ребенок до десяти лет не доживал, а теперьхудо-бедно и полечат и, если надо, в санаторий за государственный счет отвезут.Ну а про расстрелы и лагеря я тебе так отвечу. Если бы у царских министров былимозги, они бы страну до гражданской войны не довели. Поделились бы богатствами– глядишь, и кровь бы не пролилась. Когда льется много крови, люди от ее запахазвереют и дуреют. Революция штука жестокая. Если уж грянула, то продолжается негод, не два, а десятилетия. И правила у революции простые, грубые – навыживание. Есть закон целесообразности: что эффективно, то и нравственно. Естьзакон больших чисел: интересы миллиона человек всегда важнее интересов тысячичеловек. Но про это мы с тобой уже толковали. Понятна тебе моя логика?

– Понятна. Я про это еще подумаю, – медленно произнес Дорин.

– Вот-вот, подумай. – Старший майор вздохнул. – Ты вон офилософиях размышляешь, а меня другое гложет. Мелкое такое сомненьице. А чтоесли я из Вассера самого главного все-таки не выдавил?

– Как так? Ведь он же ответил: будет воина, 22 июня.

– Да знаю, знаю… – Октябрьский сердито задвигал бровями. –Не могу объяснить… Говорю же: не сомнение, а сомненьице. Странное такоеощущение, будто обдурил он меня, обвел вокруг пальца.

– Ничего, спросите его на следующем сеансе. Соврать он несможет.

Шеф засмеялся:

– Устами младенца. Так и сделаю. Ты прав, Егорка. Главныйрезультат получен, остальное потом… Однако час прошел. Позвоню-ка в приемную…

По телефону шефу сказали что-то такое, от чего он залилсясердитым румянцем и закричал:

– Вы передали про экстренную важность?!

Потом сник:

– Вот как? Ясно. Сделаю.

Шмякнул трубкой об аппарат и длинно, заковыристо выругался.

– Уже звонил! Говорить со мной не стал. Некогда. Велелизложить письменно и оставить у него на столе. Ночью прилетит – прочтет. Пятиминут пожалел! Как будто Октябрьский станет по пустякам дергать…

– Шеф, Нарком ведь все равно поехал лично беседовать с командующимиокругов. Чтоб были готовы к нападению, – стал утешать начальника Егор. – Пускайон еще не знает про 22-ое, это ничего. Завтра утром узнает. И скорректируетуказания.

Старший майор засмеялся:

– Ты у меня сегодня прямо Василиса Премудрая. Не горюй,Иванушка, утро вечера мудренее. А я вот как сделаю! Не желает слушать меня,пускай Вассера послушает.

И шеф размашисто написал на листе бумаге:

«Тов. нарком, прошу срочно прослушать запись допросаВассера.

Ст. м-р Октябрьский»

– Вот и весь рапорт, – с удовлетворением сказал он,засовывая в пакет бобину с магнитной пленкой. – Думаю, нахальство тонаподействует. Разве что…

Придвинул листок и быстро приписал еще несколько строчек, ноЕгору уже не показал.

Потом встал, сладко потянулся, так что захрустели мышцывсего его плотно сбитого тела.

– Хоть начальство нас и не ценит, сегодня мы с тобой,Егорка, одержали большущую победу. Скажем об этом без ложной скромности. Незнаю, как тебя, а меня после победы всегда переполняет радость жизни. Котораятребует выхода. – Он подмигнул Дорину синим глазом, – Ты понимаешь, о чем я?Сейчас занесу в кабинет Наркома пакет и отбуду. Пойдем-ка, проводишь меня долифта.

Они вышли из кабинета. Октябрьский вышагивал по длинномукоридору, напевая про любовь, у которой как у пташки крылья. Бодрится, подумалЕгор. А самому, конечно, обидно.

– Между прочим, иду к известной тебе особе, – улыбнулся Шеф.– Привет передать? Ты ее видел. В ресторане гостиницы «Москва».

– Увели? – ахнул Егор. – У тех франтиков? Саму ЛюбовьСерову! Вот это да!

– Замечательная, между прочим, оказалась женщина. – Шеф находу надел фуражку, проверил, симметрично ли сидит на голове. – Нежная,страстная. Не семи пядей во лбу, но с ней же не в шахматы играть. А ты куда?Видок у тебя – краше в гроб кладут. Неужто помчишься к своей Дульцинее? Неотъевшись, не отоспавшись?

Лейтенант насупился:

– Нету у меня больше никакой Дульцинеи.