– Ты прав. Самое полное и совершенноевыражение любви. Это произошло в ту минуту, когда возникла возможность отдалитьего от себя, когда я обрела самое себя, осознав, что никогда не смогу ничегоприобрести, ничего утратить. Поняла я это, проплакав несколько часов кряду. Ипосле всех этих мук та часть меня, которая зовется Айя-София, сказала мне: «Чтоза глупости ты выдумываешь? Любовь пребудет вечно! А сын твой рано или поздноуйдет от тебя!»

Я начал понимать смысл ее слов.

– Любовь – это не привычка, не компромисс, несомнение. Это не то, чему учит нас романтическая музыка. Любовь – есть. Вотсвидетельство Афины, или Айя-Софии, или Шерин: любовь есть. Без уточнений иопределений. Люби – и не спрашивай. Просто люби.

– Это трудно.

– Ты ведешь запись?

– Ты же попросила выключить.

– Включи снова. Я повиновался.

– И мне трудно, – продолжала Афина. – И потомуя ухожу и больше не вернусь сюда. Буду прятаться, скрываться… Полиция сможетуберечь меня от маньяков, но не от людского правосудия. У меня было моепредназначение, и, исполняя его, я зашла так далеко, что рискнула дажесобственным сыном. Но не раскаиваюсь: я исполнила сужденное мне.

– В чем же оно, твое предназначение?

– Ты сам знаешь, ты был рядом с самого начала…Торить путь для Матери. Продолжать Традицию, погребенную под толщей прошедшихвеков, но теперь начинающую возрождаться.

– Быть может… – начал я и осекся. Но Афинавыжидательно молчала, пока я не продолжил: – Быть может, ты начала слишкомрано. Люди были к этому не готовы.

Она рассмеялась в ответ:

– Да нет, конечно, были готовы. Оттого-то всеэти столкновения, мракобесие, агрессивная злоба. Силы зла – в предсмертнойагонии, и сейчас они напрягают последние силы. Да, сейчас они кажутся особенномогучими, но это уже конвульсии, еще немного – и они не смогут оторваться отземли.

Я бросала семена во многие сердца, и каждое изних выразит это Возрождение по-своему. Но одно из них принадлежит той, ктовоплотит Традицию полностью. Это – Андреа.

Андреа.

Которая так ненавидела ее и на излете нашего сней романа винила во всех смертных грехах. Которая твердила всякому, кто хотелслушать, что Афину обуяли себялюбие и тщеславие и в конце концов она погубитдело, налаженное с такими трудами.

Она поднялась, взяла свою сумку.

– Я вижу ее ауру. Она исцеляется от ненужногострадания.

– Ты, разумеется, знаешь, что не нравишьсяАндреа.

– Знаю, конечно. Мы почти полчаса говорим олюбви, правда ведь? «Нравится» не имеет к этому никакого отношения.

Андреа – это человек, который абсолютноприспособлен для того, чтобы и впредь исполнять это предназначение. У неебольше опыта, чем у меня, ее харизма сильней моей. Она училась на моих ошибкахи сознает, что должна вести себя осторожней, ибо агонизирующий зверь мракобесияособенно опасен и наступают времена открытого противостояния. Андреа может-ненавидетьменя, и, быть может, ей удалось так стремительно развить свои дарования именнопотому, что она хотела доказать, что одарена щедрей, чем я.

Когда ненависть заставляет человека расти, онапревращается в одну из многих ипостасей любви.

Афина взяла свой диктофон, спрятала его всумку и ушла.

В конце недели был оглашен приговор: заслушавпоказания свидетелей, суд оставил за Шерин Халиль, известной как Афина, правовоспитывать своего сына.

Кроме того, директор школы, где училсяВиорель, был официально предупрежден, что случаи какой бы то ни былодискриминации по отношению к мальчику будут преследоваться по закону.

Я ждал звонка от Афины, чтобы вместе с неюотпраздновать победу. С каждым прожитым днем моя любовь к ней все меньшетерзала меня, из источника страданий превращаясь в тихую заводь безмятежнойрадости. Я уже не чувствовал такого лютого одиночества, ибо знал, что где-то впространстве наши души – души всех, кто был изгнан и теперь возвращался, –снова с ликованием празднуют свою новую встречу.

Прошла неделя. Я думал – она пытается прийти всебя после безмерного напряжения последних дней. Прошел месяц. Я предполагал –она вернулась в Дубай и занялась своим прежним делом, но когда позвонил туда,мне ответили, что давно уже ничего не слышали о ней, и попросили, если встречуее, передать, что двери для нее всегда открыты и в компании ее очень нехватает.

Тогда я решил напечатать серию статей опробуждении Матери, которые имели шумный успех, хоть и вызвали негодованиенескольких читателей, обвинивших меня в «распространении язычества».

Еще два месяца спустя, когда я собирался идтиобедать, мне позвонил мой коллега: обнаружено тело Шерин Халиль, Ведьмы сПортобелло.

Она была зверски убита в Хемпстеде.

* * *

Теперь, когда все записи расшифрованы, япередам их ей. Должно быть, сейчас она прогуливается в Национальном паркеСноудониа, что привыкла делать ежедневно. Сегодня день ее рождения – вернейсказать, ее приемные роди­тели, удочерив ее, выбрали эту дату, чтобы отметитьее появление на свет, – и я хочу вручить ей эту рукопись.

Виорель, приехавший с бабушкой и дедушкой наторжество, тоже приготовил ей сюрприз: он записал на студии свой первый диск иза ужином даст послушать сочиненную им музыку.

Она спросит меня потом: «Зачем ты это сделал?»

А я отвечу: «Затем, что хотел понять тебя». Завсе те годы, что мы были вместе, все, что я слышал о ней, казалось мнелегендами. А вот теперь я знаю – это была сущая правда.

Каждый раз, когда я хотел сопровождать ее –будь то на ритуалы, устраивавшиеся по понедельникам у нее дома, будь то вРумынию, будь то на дружеские вечеринки, – она неизменно просила меня не делатьэтого. Она хотела быть свободной, а присутствие полицейского непременно смутитсобравшихся. При нем и ни в чем не виноватые почувствуют себя виновными.