class="p1">Он не смел довериться слабому существу, в испорченность и продажность которого верил, но всегда опасался в нём женщины. Ему с трудом удалось привить ей то убеждение, что не стоило мешать восстанию, что нужно было его вызвать, разжечь и расширить. Наконец она замолчала и слушала, а ему казалось, что её вполне приманил на свою сторону и победил.

После чая Артемьев поглядел на часы и очень быстро попрощался, шепнув потихоньку несколько слов, в которых было, может, обещание петербургской протекции. Дипломат убил в нём на этот раз дамского угодника, склонного к кокетству, Мария никогда не видела его таким холодным.

Когда за ним закрылась дверь, она пожала плечами, провела по лицу рукой и, словно разбитая, упала на кушетку.

Эта женщина не была легкомысленной, как показалась вначале, очевидно, какое-то беспокойство нахмурило её лицо, что-то пульсировало в высохшем сердце.

Она поглядела на часы: было одиннадцать… она позвонила, вошёл слуга, она велела ему забрать чай и позвать гардеробщицу, громко объявив, что немедленно хочет лечь. Она сразу прошла в спальню и быстро с каким-то нетерпением начала раздеваться, отправив младшую и прося её на следующее утро не приходить будить её слишком рано. Она бросилась на кровать, взяла книжку, хотела читать и бросила её на пол; через мгновение она вскочила с постели, послушала шелест в соседней комнате и заново начала одеваться.

Она отворила шкаф, ключ от которого был у неё, достала из него мужской костюм и с нетерпением стала натягивать его, поглядывая в зеркало. Описывая внешность Марии, мы забыли добавить, что её волосы были коротко пострижены. Это ей облегчало преобразование в молодого человека, только со слегка уставшим лицом. Она быстро надела на себя новый костюм, чёрный сюртук, тёплый плащ, меховую шапку и, запалив маленький фонарик, который легко могла спрятать под полой плаща, потихоньку вышла из дома, ключ от него забрав с собой.

На лестнице она никого не встретила; осторожно отворила дверку в воротах, прикрыла её и живо пошла по улицам. С Краковского она перебежала на Новосенаторскую, к счастью, не зацепленная ни одним из проходящих патрулей, там она снова достала ключ и вошла в небольшой дом, в окнах которого уже было совсем темно. Она быстро прошла по, несомненно, знакомым ступенькам, попала на третий этаж и там, запыхавшаяся, она оперлась о стену и постучала в дверь… таким образом, по которому было легко понять, что её ожидали.

Спустя мгновение за дверью послышался шелест, одна её половина открылась и женщина поспешно вбежала. Квартира была маленькая, неэлегантная, но чрезвычайно милая и приятная; любой по ней узнал бы, что её хозяин имеет в душе чувство прекрасного и порядка. На маленьком столике, заваленном бумагами и книжками, горела лампа, рядом с ней стоял увядший букет цветов, но красивый. В тени виднелось открытое фортепиано, софа, на которой лежали ноты и несколько книг, стояло несколько ваз с растениями, среди зимы так приятно напоминающими о весне и тепле.

Хозяин квартиры стоял в утренней одежде, с сигарой в руке; это был красивый, не очень уже молодой мужчина с серьёзным лицом, немного лысый, но полной значения физиономии, озарённой мыслями. Нельзя было удивляться визиту, взглянув на него; у него был такой симпатичный взгляд, такая красивая улыбка, такое выражение силы и спокойствия царило на его лице.

– Это я! Это я! Это всё ещё я! – сказала по-польски Мария, бросаясь ему на шею. – Это я, назойливая, невыносимая, бессовестная… по ночам лечу к своему господину, чтобы хоть увидеть его, хоть обнять его, если даже ты меня оттолкнёшь и отругаешь.

– А! Ты стоишь того, чтобы тебя отругали, – сказал, поцеловав её в лоб серьёзно, но нежно, мужчина, – но кто бы посмел за любовь, хотя бы немного безумную, платить ледяными предостережениями? А имел бы я право сказать тебе что-то другое, чем одно сердечное: Благодарю тебя?

– А! Так холодно! Так холодно! – воскликнула женщина, опустила голову на грудь и тихонько заплакала.

– Я не привык играть комедии, – ответил, садясь рядом с ней, мужчина. – Слушай, Мария, ты привыкла к лживым людям, наигранным ласкам, отчаянию обманутых, безумной на первый взгляд любви, холодной в действительности; но верь мне, больше нужно верить моей ледяной на вид любви, чем этим диким конвульсиям. Они – ложь, моя – правда. Вся она в сердце, поэтому снаружи не отражается, её не волнует, как покажет себя, она искренна, она с тобой… она также тихая и спокойная.

– И холодная! О! Холодная! – сказала женщина.

– Нет, но она искренняя и грустная, потому что не имеет завтра… потому что это для тебя осенний цветок, для меня это вечерний лучик, который увянет и сгниёт… скоро… Давайте не будем отравлять остаток счастья, заглядывая внутрь его. Не будем обрывать листьев у цветка, не будем расбирать лучь на синие полосы.

– Ты прав, – прервала женщина, обнимая его за шею, – мы живём без завтра… и забудем о мире…

– Если бы это было можно! – шепнул хозяин тихо. – Но мы, или, скорее, судьба, плохую выбрала для нас минуту! Мы стоим над пропастью.

– А! Правда! – стукнув себя по лбу, воскликнула женщина. – Что ты делаешь? Что слышно?

– Ну, ничего, ты должна об этом лучше знать, чем я, – добавил с улыбкой мужчина и вздохнул.

Женщина покраснела и закрыла руками лицо, а когда он наклонился, чтобы поцеловать её, она легко его оттолкнула и вскочила с софы, заломив руки.

– Что ты сказал? – спросила она. – Что ты думал, сказав эти слова? Ведь ты недавно сказал, что лгать не умеешь? Рассказывай мне всю, хоть горькую, правду!

– Мария! – ответил, медленно вставая, мужчина. – Я не солгу даже для того, чтобы избавить тебя от досады. Я всё знаю… ты тщетно скрывала бы своё прошлое от меня… я тебя люблю и должен был выследить, кем ты была и кем есть. Да! Не отрицай, я не лгу и ты… я всё знаю… знаю… не могу перестать тебя любить и жалею тебя, и содрогаюсь, и что-то меня тянет к тебе… и жалость почти увеличила мою привязанность. Да, – говорил он дальше, – я знаю тебя, боюсь тебя, гнушаюсь и люблю, потому что что-то мне говорит, что в глубине этой души есть ещё чистый уголок, когда ты умела любить… жертвовать собой… и плакать… В чём твоя вина, что злой мир превратил тебя в это чудовище!

Закрыв глаза, Мария упала к его ногам и начала целовать его, хоть он хотел отойти, и напрасно пытался поднять.

– О, господин мой! – воскликнула она. – Благодарю тебя! Ты