– Ах да, конечно, – поморщился доктор, – я о ней слышал, ноникогда ее здесь не видел. Эта та, которая постоянно покупает и проносит ейзеленые тетрадки?

– Именно, – закивала Франкенштейн, – она очень хорошая,внимательная женщина.

– Какие тетрадки? – хором спросили Маша и Арсеньев.

– Это один из элементов бреда, – объяснил доктор, – ГалинаДмитриевна постоянно просит найти у нее дома, в ее комнате, какую-то общуютетрадь в клеточку, в зеленой обложке, исписанную лиловыми чернилами.

– Может, это ее дневник? – осторожно предположила Маша.

– Я уже спрашивал Евгения Николаевича, никакого дневника егожена никогда не вела.

– Да, а Светлана Анатольевна купила несколько разныхтетрадок, зеленых, в клеточку, – закивала Франкенштейн, – но ничего непомогает. Галина Дмитриевна просит свою тетрадь, к другим не прикасается,говорит, они чужие, пустые.

– Погодите, я не понял, эту подругу, Светлану Анатольевну,пускать, или нет? – спросил доктор и опять нетерпеливо взглянул на часы.

– Ни в коем случае, – сказала Маша.

– Вы думаете… – Франкенштейн охнула и покачала головой. –Этого не может быть, она так заботится о Галине Дмитриевне, они дружат сюности, Галина Дмитриевна к ней очень привязана, всегда ее ждет, нельзя жесовсем лишать ее общения с близкими, ее муж слишком занят, чтобы навещать еечасто.

– Пожалуйста, никого, кроме мужа, – сказал Арсеньев, – игуляйте теперь где-нибудь в другом месте, подальше от забора, поближе к охране.

Перед тем как покинуть больничный парк, Маша все-такирешилась подойти к старой яблоне, притронулась ладонью к шершавому стволу,взглянула вверх. За открытым окном палаты, на третьем этаже, сквозь решеткумаячил зыбкий силуэт.

* * *

– Нет статьи, – пробормотал Арсеньев, когда они сели вмашину, – нет никакой статьи. Конечно, графологическая экспертиза подтвердит,что дарственная надпись на книжке сделана Лисовой. Но это ничего не даст. Впринципе можно попробовать сто двенадцатую “умышленное причинение вредаздоровью”… – он закурил и взглянул на Машу. – Почему вы молчите?

– Думаю.

– О чем?

– О зеленой тетради в клеточку. Там, наверное, былиподробные воспоминания об утонувшей девочке Любе. Описывались ее любимые вещи:томик Есенина, кукла, открытка. Конечно, невозможно было достать именно этипредметы, но серый сборник Есенина пятьдесят девятого года издания навернякавыходил огромным тиражом, точно такой был даже у нас, в университетскойбиблиотеке. Она могла купить в букинистическом магазине. Куклу и открытку,конечно, достать сложнее.

– Старые открытки тоже продаются в букинистическихмагазинах, – задумчиво кивнул Арсеньев, – а кукол образца шестидесятых я виделу старушек на окраинных барахолках. Да в общем, и наборы открыток, и старыекниги можно купить на барахолках. Выбор огромный. Ладно, поехали к Рязанцеву,спросим, что за зеленая тетрадь и куда она подевалась.

– Это надо у Лисовой спрашивать. Но она не скажет. Скореевсего, она уничтожила дневник Галины Дмитриевны, предварительно выучив егонаизусть.

Ступив на крыльцо веранды, они услышали низкий вкрадчивыйголос:

– Женя, ну еще ложечку, за мальчиков, сначала за Димочку,чтобы прошла его аллергия…

Рязанцев сидел в кресле, всклокоченный, сонный, с опухшимикрасными глазами. Перед ним стояла Лисова, с фарфоровой миской и ложкой.

– Ты же знаешь, я не люблю сметану, отстань, – онотворачивался, брезгливо морщась.

– Доброе утро, – сказал Арсеньев, – Светлана Анатольевна,объясните, пожалуйста, куда делась зеленая общая тетрадь в клеточку?

– Какая тетрадь? – сердито рявкнула Лисова. – Вы не видите,Евгений Николаевич завтракает?

– Приятного аппетита, – сказала Маша, – Евгений Николаевич,вы должны знать, что ваша жена не пыталась покончить с собой. Таблетки, которыеона пила, были действительно экстрактом валерьянки. А на чердаке простоперегорела лампочка, и Галина Дмитриевна встала на табуретку, чтобы вкрутитьновую. Вешаться она не собиралась.

– Погодите, погодите, что за бред! – помотал головойРязанцев, отстраняя ложку со сметаной.

– В прямой эфир вам звонила Светлана Анатольевна, – сказалАрсеньев, – она же подкинула мобильный телефон в больницу Галине Дмитриевне.

– Женя! – крикнула Лисова дурным голосом. – Это провокация!Надо вызвать охрану!

– Так, я не понял, что происходит? – откашлявшись в кулак,глухо спросил Рязанцев. – Светка, это ты звонила мне в прямой эфир? Ты?

– Женечка, ты же сам всегда боролся за справедливость иговорил, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь! – Лисова выразительновзмахнула ложкой, и брызги сметаны полетели Рязанцеву в лицо, но он как будтоне заметил этого и бесстрастно повторил:

– Ты звонила мне в эфир?

– Кто-то должен был сказать тебе правду, и не простосказать, а так, чтобы ты осознал. – Она поставила на стол миску, положила в нееложку, достала из кармана фартука бумажную салфетку, серую и мятую, и приняласьвытирать ему лицо.

Рязанцев резко оттолкнул ее руку, схватил телефон и набралномер.

– Егорыч?! – крикнул он в трубку – Где ты, мать твою? Да,срочно! – он отбросил аппарат.

– Евгений Николаевич, вы поняли, что ваша жена ГалинаДмитриевна не пыталась покончить с собой? – тихо обратилась к нему Маша. – Этаженщина, – она кивнула на Лисову, – выкрала ее дневник, зеленую общую тетрадь вклеточку, прочитала историю про утонувшую подругу…

– Про убитую подругу! – закричала Лисова. – Женя, все этигоды ты жил с убийцей! Я пыталась восстановить справедливость, оградить тебя идетей от этого кошмара! Нельзя жить с убийцей! Она больна, Женя, она опасна!

Рязанцев никак не отреагировал. Дрожащими руками схватилпачку сигарет, но тут же отбросил и тихо, жалобно застонал:

– Ты звонила мне в эфир! Ты опозорила меня на всю страну!

– У меня не было другого выхода, иначе ты бы меня невыслушал, я много раз пыталась тебе сказать правду, но мне не давали, ты всевремя так занят, до тебя не докричишься…

Послышался топот. На веранду влетел взмыленный начальникохраны.

– Что здесь происходит? Рязанцев указал трясущейся рукой наЛисову и медленно произнес:

– Егорыч, убери ее отсюда, и чтобы больше я ее никогда невидел, никогда, ты понял? Это она звонила мне в прямой эфир.