– Оп-ля!

Он взял том, открыл. Присвистнул удивленно:

– За-бав-но… Дело в том, Любочка, что это несовсем книга, а как бы тайничок. Но вот чудеса: когда я вчера вечером сюдазаглянул, тут было пусто. А сейчас лежит сидиромчик… чик-чик… Интересно, как онсюда попал?

Задумчиво бормоча, доктор сделал было шаг отстремянки, но воскликнул:

– Ах да!

Поглядел на Любочку, которая стояла ни жива нимертва.

– Слушай, моя прелесть, тебе не надоело тамторчать, на верхотуре? Того и гляди головка закружится – упадешь. Давай я тебепомогу спуститься.

И с силой рванул стремянку.

Мелькнувшая было надежда, что Асан пройдетсначала к кровати, оставив дверь приоткрытой, и Лёля успеет выскользнуть, тутже растаяла, как снег под солнцем.

– Куда собралась? – угрюмо спросилАсан. – На прогулку, что ли?

Он коснулся стены ладонью – вспыхнул свет.Лёля закрыла лицо руками и поглядывала сквозь растопыренные пальцы.Единственное, что сейчас удерживало от дурного, панического вопля, былпоследний проблеск логики: ну не стал бы Асан тратить силы, время, убиватьдругих людей, чтобы сейчас вдруг прийти – и прикончить ее! А зачем тогдапришел? Может быть, чтобы…

Она выставила вперед руки, изо рта вырвалосьсипло, жалко:

– Не подходи! Не трогай меня!

Асан глянул изумленно:

– Ты чего? А, это… Не бойся, не трону. Нужнаты мне!

Никогда Лёля не предполагала, что слова особственной никчемности так ее порадуют!

– Что тебе нужно? – выдавила болеечленораздельно.

– Иди на постель, – хмуро приказалАсан. – Да не бойся! – прикрикнул раздраженно. – Сказал же – нетрону! Сесть хочу. Иди на кровать, ну?

Лёля кое-как выбралась из кресла и на дрожащихногах добралась до кровати, изумляясь про себя этой непонятной деликатностибандита. Или это уловка? Чтобы удобнее было наброситься?..

Она забилась в уголок, выставив колени, локти,исподлобья следя, как Асан носком тяжелого ботинка потянул к себе кресло и сел,сняв с плеча небольшую плоскую сумку и поставив ее на пол, между креслом истеной. Он сидел так, чтобы видеть и Лёлю, и дверь. Сунул руку за пазуху иположил на колени черный, тускло блеснувший пистолет.

У Лёли пересохло в горле.

– У тебя доктор был сегодня? – хмуроспросил Асан.

Слабо качнула головой.

– Языком говори, когда спрашивают, чего башкойтрясешь? – внезапно озлился бандит.

– Не был, нет…

– Так одна и сидишь?

– Одна, да, одна…

– И что, тебе еще никто ничего неговорил? – насторожился Асан.

– О чем? – испуганно прошелестела Лёля.

– Зачем ты здесь. И про Олесю.

– Нет, нет… А кто такая Олеся?

Откуда-то взялись силы и соображение задатьэтот вопрос, ну надо же! Неужели и впрямь можно ко всему привыкнуть – инаходиться под дулом пистолета тоже?

– Олеся – дочка Хозяина, – спокойно произнесАсан, и в голосе его Лёле послышалось нечто похожее на теплоту. –Маленькая еще, ей только семь лет. Она больна. Лейкемия у нее.

Лейкемия?!

Лёля отпрянула, вжалась в стенку. Мимолетновспомнила, сколько перемучилась за те четыре дня, которые прошли междуполучением повестки из Центра крови и разговором с той докторшей,Смиринской, – эту фамилию Лёля, наверное, никогда не забудет! Все-таки этожестоко – так писать в серенькой, отпечатанной на плохой газетной бумагеповестке:

«Уважаемая Нечаева О. В.! Убедительно просимвас явиться 26 июня сего года в 15 час. в областной Центр крови, кабинет ь 43,по поводу вашего анализа. Врач Смиринская».

Ну у кого не пойдет мороз по коже от такойповесточки? Кто не подумает самого дурного?

Лёля тогда натурально простилась с жизнью.Сразу решила: белокровие. Лейкемия, значит… Вот и все. Отпела, стрекоза. Теперьпопляшешь!

А главное, страх свой приходилось переживать водиночестве. Не скажешь ведь о таком маме! И не только потому, что не хочетсяее волновать: еще успеет, наволнуется, когда анализ подтвердится. Но ведьпридется объяснять, как Лёлины данные попали в Центр крови. А путь был толькоодин: из женской консультации, где она сдавала кровь перед абортом. Конечно,мама человек наивный и доверчивый, иногда до смешного, но не настолько, чтобыповерить в некий профилактический осмотр. Еще при советской власти этохудо-бедно практиковалось, а теперь мы все предоставлены сами себе. Хочешь –живи здоровым; хочешь – болей; хочешь – помирай. Твои проблемы! То есть мама, конечно,ни в какие такие безотносительные анализы не поверит. Прекрасно понимает, какдалеко зашли их отношения с Дмитрием… А если Лёля сделала аборт, значит, они,эти отношения, как зашли – так и обратно вышли. Вот от чего она просто с умасойдет. Нет, маме говорить ничего нельзя, ей и с отцом забот хватает. Толькоодному человеку Лёля могла бы открыться, но именно к нему не обратилась бы низа что. Ни за что! Можно представить, с каким скучающим выражением он процедит:«Ну, что там у тебя? Ах, не телефонный разговор? Нет, извини, у меня нетвремени по свиданиям ходить: надо ехать на ЧС, я ведь спасатель!»

А главное, все это Лёлино беспокойство вполнеможет кончиться ничем. Ее анализы, к примеру, с чьими-то перепутали… Нет,правда, – наверняка это именно так. Уж если бы она была больна, то ичувствовала бы себя соответственно, а то ведь ничего не болит, кроме сердца, нокровь тут явно ни при чем.

Лёля так изволновалась, что почти убедила себяв ошибке. И решила: если она здорова, так здорова. А больна… лейкемия все равнопрактически неизлечима. Полазила по Интернету – безумных денег стоит пересадкакостного мозга, у них таких средств нет, тогда зачем узнавать день и час своейсмерти? Нет, не пойдет она ни в какой Центр крови!

И не пошла. 26 июня не пошла, и 27-го, а 28-гои 29-го были выходные. То есть Лёля сама продлила свои мучения аж на четыредня, идиотка! И это были те еще денечки… В ночь на понедельник она проснуласьот жутких звуков – так стучит земля, ударяясь обо что-то твердое. О крышку еегроба!

Утром, прямо к восьми утра, побежала натроллейбус, доехала до серого куба, который торчал посреди чиста поля поодальот областной больницы, переоделась в гардеробной в тапочки с завязками, нашлакабинет ь 43…

– О, Нечаева! – приветливо кивнулахорошенькая, изящная, как куколка, докторша. – Что ж вы вовремя не идете?Мы вам уже вторую повестку отправили.