задуманной Меттернихом схеме, баварский двор обратился к Санкт-Петербургу с мольбой о помощи. О большем Александр не мог и мечтать.

Из Берлина, Вены и больше всего из Коммотау, где барон Штейн впервые узнал об австро-баварском договоре, последовали резкие протесты. Это ведь не была программа-минимум или перечень обязывающих условий, но полноценный договор. Им были сведены на нет усилия Харденберга и Гумбольдта, направленные на привязку Баварии к будущему устройству Германии. Был нанесен и удар по надеждам традиционалистов на реставрацию рейха Габсбургов. Поскольку территориальные уступки не были конкретизированы, их ожидало неопределенное будущее. Со стороны Штадиона договор вызвал столь энергичные возражения, что он был лишен дипломатического поручения. Однако снова, как и в Теплице, негодующие вопли шли от людей с ограниченным мышлением, не посвященных в таинства терминологии Меттерниха.

Основной статьей на этот раз был пункт первый секретной части соглашения о независимости Баварии, «обеспечивающий освобождение королевства от иностранного влияния». Для баварцев, так же как и пруссаков, это означало освобождение от власти Франции. С другой стороны, для Меттерниха это означало достижение нейтрального статуса государства, либо существовавшего отдельно, либо в составе Лиги германских государств, чей нейтралитет гарантировался великими державами. В любом случае Бавария не могла иметь собственную оборонную и внешнюю политику. Позднее, во время Венского конгресса и после него, Меттерних пошел еще дальше, доказывая, что необходимы различные указы и распоряжения, начиная от образования федеральной армии и кончая введением цензуры, которые освободили бы германские государства от «иностранного влияния». И наоборот, самоограничения государств Германского союза были, по мнению Меттерниха, допустимы, поскольку принимались без диктата извне. Таким образом, договор в Риде не настолько был свободен от обязательств в отношении Германии, как это утверждали Штейн и Харденберг. Возможно, в формулировках его статей содержалась хитрость, но она имела целью заманить в ловушку Баварию, а не Пруссию.

Хитрость? Или рискованная фраза изобретательного министра иностранных дел Австрии с подтекстом, выдававшим его будущие блестящие идеи? Ответы на эти вопросы можно поискать в характере дипломатии Меттерниха, относящейся к другим германским государствам, например к Ганноверу или, скорее, к министру-резиденту Ганновера, графу Мюнстеру, поскольку само государство еще не было воссоздано. Меттерних уделил особое внимание разъяснению своей позиции Мюнстеру частью из-за того, что Мюнстера поддерживал Лондон, где престиж Австрии и главы ее МИД был довольно низок, но большей частью потому, что министр выборного Ганновера, государства средних размеров, был заинтересован в восстановлении рейха в какой-либо форме. По этой причине Мюнстера обычно ставят в один ряд со Штейном, Штадионом и другими приверженцами имперского мышления. Однако он стремился избежать подчинения Пруссии, а его отличие, скажем, от Монтгеласа в Баварии, барона Карла фон Райценштейна в Бадене или графа Георга фон Винцингероде в Вюртемберге можно определить исходя из своеобразия ситуации вокруг Ганновера. Поскольку прежний рейх не смог уберечь Ганновер, Мюнстер придавал большое значение системе коллективной обороны. Так как в Рейнском союзе Ганновера как отдельного государства не существовало, в нем не развилась бюрократическая каста и централистская администрация, которые повсюду становились главным препятствием восстановлению аннексированных владений князей и отстаиванию интересов ассамблей аристократов перед суверенами. Поскольку же Ганновер имел по традиции отсутствовавшего сеньора (на этот раз немощного английского короля Георга III), в нем отсутствовал источник энергии государственного строительства по южногерманскому или вестфальскому образцу. Министры, подобные Мюнстеру, были более склонны отождествлять себя со знатью Ганновера и поэтому приветствовали любое учреждение, способное поддержать их сословные права.

Мюнстер выступал за ту модель рейха, которая отвечала именно этим критериям. Главное назначение нового устройства рейха состояло в организации коллективной обороны германских государств от посягательств Франции и обеспечении сословных прав внутри каждого государства. Таким образом, германские князья должны были поступиться своими суверенными правами произвольно вступать в альянсы, объявлять войну и управлять в своих владениях без ограничений. Новый рейх должен был существовать «под властью наследственного главы», предпочтительно из династии Габсбургов, но этот глава или «император» не имел бы даже прерогатив контролировать армию рейха. Эти функции возлагались на ассамблею представителей государств, которые сами выбирали главнокомандующего вооруженными силами. Не нужно добавлять, что Ганновер, как придаток великой державы, мог всегда рассчитывать на то, чтобы к его голосу в делах рейха прислушивались. Словом, император становился не более чем номинальным главой союза, а межгосударственные отношения союза в сфере обороны должны были регулироваться самими представителями государств на уровне ассамблей. По уровню сплоченности германских государств новая лига или объединение уступали Рейнскому союзу. Еще раз подтверждалось, что под определением «империя» ее приверженцы подразумевали защиту сословных прав, но не германское единство само по себе.

Поскольку Мюнстер, по сути, отстаивал ганноверскую модель государственности, Меттерниху понадобилось его кое в чем переубеждать. По крайней мере, в данном случае он имел дело не с аристократом, чье владение было аннексировано и чья судьба зависела от реставрации прежнего рейха. Вопрос заключался в необходимости убедить Мюнстера, что использование старой имперской терминологии сейчас стало опасным, что все пожелания Мюнстера по формированию политической надстройки нового рейха учитывались в подходе Австрии к этой проблеме, что распространение его идей о внутреннем государственном устройстве, хотя и вполне подходящих для Ганновера, на другие государства рейха чревато катастрофой. Дом Меттерниха в Праге довольно часто посещался эмиссаром Мюнстера, графом Харденбергом, через которого австрийский министр передавал свои разъяснения. Через четыре дня после заключения договора в Риде Харденберг подробно докладывал Мюнстеру об австрийской позиции, проинформировав его, возможно, о самом четком заявлении Меттерниха, относящемся к Германии.

В своих беседах Меттерних был абсолютно искренним. Даже если бы сами князья предложили Габсбургам корону, говорил министр, он будет советовать кайзеру не принимать ее! И не потому, что он противник германской мощи и солидарности, но потому, что попытка навязать германским государствам верховную власть бьет мимо цели, ведет к бессилию и распаду объединения. Пруссаки выступят против рейха потому, что добиваются раздела Германии. Другие государства будут сопротивляться объединению потому, что суверенитет является их главным достоянием. Хотя под властью Наполеона они и не имели реальной свободы, но видимость суверенитета у них все же была. Ради суверенитета они предпочли все неудобства, вытекавшие из их роли подопечных протектора, рискам, заложенным в идее создания Германской империи. «Введение законов, ограничивающих нынешний суверенитет… лишь приведет к увеличению тайных друзей Франции». Даже Наполеон при всех своих преимуществах – уверенности в собственной непобедимости, наличии территорий для вознаграждения союзников – опасался нестабильности в Германии. Неужели у германского императора будет больше возможностей сохранить единство германских государств? Фактически, сокрушенно добавлял Меттерних, Австрия будет вынуждена объединиться с Францией для сдерживания недовольства