Что касается внутригерманских дел, то Меттерних заявил, что он осознает угрозу репрессий, исходящую от неограниченной суверенной власти, но в силу вышеупомянутых проблем можно полагаться лишь на один фактор противодействия деспотическим правительствам – а именно на общественное мнение. В порыве откровения он добавил: Австрия имеет дело с правительствами, а не с народами.

Как в таком случае избежать хаоса и интриг, предотвратить образование коалиций малых государств, опирающихся на зарубежную поддержку? Каким образом добиваться общего благосостояния? Во-первых, по мнению Меттерниха, нельзя предоставлять абсолютную свободу государствам «третьего и четвертого порядка» (то есть государствам меньшим, чем Ганновер). Это мнение Харденберг воспринял как намек на то, что в дальнейшем последуют новые аннексии территорий. Кроме того, докладывал Харденберг, «граф Меттерних считает, что единственным средством избавиться от этой неприятности (то есть хаоса и интриг) и добиться в то же время значительных результатов, которых напрасно ждут от конституции рейха… или во всяком случае лучшим лекарством от всего этого была бы разветвленная сеть соглашений, альянсов между германскими князьями. Посредством таких соглашений каждый из суверенов взял бы на себя индивидуальное и вместе с тем коллективное обязательство не вступать в отношения с иностранными державами, направленные против Германии. Они взаимно гарантировали бы безопасность владений и суверенитета друг друга, совместно отражали бы внешнюю агрессию и подобным же образом давали бы отпор агрессивным устремлениям отдельных князей внутри Германии».

В беседах с Харденбергом Меттерних использовал понятия «иностранное влияние» и «иностранные державы» в смысле исключительно негерманских связей. Это не было просто словесным излишеством, призванным подчеркнуть независимость друг от друга германских государств. Зачем же в таком случае сомневаться, что Меттерних употреблял в подобном же смысле эти понятия в соглашении, подписанном в Риде? Сам Мюнстер, должно быть, истолковывал разъяснения австрийского министра именно в этом ключе, потому что в меморандуме, написанном им в конце октября (следовательно, сразу же после ознакомления с докладами Харденберга), он задавал тот же вопрос.

«Как достичь единства в условиях гарантированной независимости германских государств? Смею надеяться, что абсолютная независимость, предусмотренная секретной статьей договора от 9 сентября 1813 года (то есть договора в Теплице) между Австрией и Россией о судьбе германских государств, подразумевала лишь независимость от любой иностранной державы и что именно с этой точки зрения следует оценивать соглашение от 8 октября, по которому Бавария присоединилась к союзникам». Мюнстер «смел надеяться» на то, что Меттерних как раз и имел в виду. Фактически такое определение понятия «иностранный» не содержало ничего нового. Точно так же оно трактовалось в Акте о создании Рейнского союза.

Главная трудность в оценке планов Меттерниха, относившихся к Германии, проистекает от того, что он больше внимания уделял методам, нежели целям достижения германского единства. Реализация любого проекта должна была осуществляться в условиях добровольного сотрудничества германских государств. В противном случае они будут искать зарубежного покровительства – в Париже, пока Франция остается сильной державой, или в Санкт-Петербурге. В любом случае минимум требований, предъявляемых к участникам Германского союза, состоял в обязательстве воздерживаться от альянсов вне Германии и агрессивных действий внутри нее. Обязательство в первом случае выводило Германию из европейской политики, обязательство во втором случае формировало широкий фронт государств на пути прусской экспансии в Германию.

Вне этого минимума требований Меттерних вовсе не был упертым противником большей степени централизма в рамках союза, если она достигалась посредством переговоров, а не диктата. В этой связи он считал Австрию посредником между сильными центробежными устремлениями германских государств среднего уровня и не менее сильным и в равной степени своекорыстным централизмом, поддерживаемым Пруссией. В любом случае ясно, что, когда Меттерних упоминал о суверенитете, он уподоблялся юристу, доказывающему анахронизм иерархической структуры, концепций права и социального строя Священной Римской империи. Врагом же германского единства он никогда не был. Меттерних полагал, что обсуждение германского вопроса в понятиях суверенитета возможно на примере государств Рейнского союза, но если речь заходит о рейхе, то в этом случае уместно подозревать намерение восстановить аннексированные владения и сословия.

Адресуй Меттерних свои соображения каким-нибудь Штейну и Гнейзенау, а не эмиссару государства среднего уровня, он получил бы готовый ответ: «Бей негодяев! Бей суверенов Рейнского союза вместе с Францией. Вперед, на Париж!» Все еще живучи были доктрина национального восстания, выдвижение бесконечных военных задач и идеологических лозунгов. В самом деле, несмотря на соглашения в Райхенбахе, Теплице и Риде, по мере того как союзные армии сходились у Лейпцига, эта философия порождала новую волну эйфории.

Глава 8

Спасая германских суверенов

«Пока течет время, пока светит солнце в вышине, пока реки влекут воды к морям, самые далекие потомки будут прославлять тебя, битва под Лейпцигом». Приблизительно так воспевал трубадур-патриот Эрнст Мориц Арндт сражение на равнине в Верхней Саксонии, где «сошлись народы всего мира, чтобы изгнать французов, – русские, шведы, отважные пруссаки и те, кто стремились прославить народ, зовущийся австрийцами». Лишь немногое возбуждает нас меньше, чем мифы о незнакомых людях, почитаемых героями, волнующие образы. И все же Арндт не ошибался. Эхо Лейпцигской битвы распространилось на много лет вперед, прозвучало в песнях и рассказах, правдивых и вымышленных. Французы отступили к Рейну. Воины разных наций освободили Германию. Какие бы разочарования ни предстояли впереди, новая, суверенная Германия родилась.

Рожденная среди залпов и снарядов,

 Между восторгом и адом,

Рожденная на деньги из бюргерских кошельков,

Рожденная под рык ругательств сержантов,

Рожденная между Востоком и Западом,

Испытавшая судьбу, неведомую другим…

Прощаясь с Арндтом, мы отдаем должное его способности прославить это событие.

Хотя Меттерниху были чужды подобные порывы, у него все-таки были основания порадоваться. Победа в сражении ставила серьезные проблемы, и никто лучше его их себе не представлял. Но поражение влекло бы за собой полную катастрофу. В этом случае Россия, вне всяких сомнений, вышла бы из войны. Пруссия вновь попала бы под оккупацию и, возможно, была бы уничтожена навеки. Австрия выжила бы благодаря династическому браку, но она была бы усечена и ослаблена. Ее лидеры томились бы бесконечными угрызениями совести, укоряя себя в неверном выборе. Теперь осторожная стратегия Шварценберга исходила не из подозрительности в отношении русских, но из искреннего желания победы.

Только после битвы австрийцы возобновили свою тактику проволочек, которая приводила в ярость союзников. Возможность полного разгрома армии Наполеона оставалась сомнительной. Методы ведения Шварценбергом войны можно обосновать с точки зрения военной науки, но его тактика преследования противника была явно замедленной. Дело в том, что он постоянно