– Точно такая, как я думал! – восхищенно сказалкапитан, пропустив «дерьмо» мимо ушей.

Но его дешевое опереточное восхищение мало трогало меня.

– И еще одно. Не смей называть меня сукой. Потому чтосука – это ты. Легавая сука. А я всегда буду свободной, куда бы ты меня низасадил.

Эти слова всплыли на поверхность из самых глубин моего тела,и я имела на них право, потому что действительно была свободной: я быласвободной от тщетных попыток вспомнить прошлое, которое больше не волноваломеня. Я была свободна от поиска себя самой – я ухе нашла себя, когдапочувствовала покой от пистолета в руке, от упоительной власти над человеком.Должно быть, Анна перешла на новую ступень: теперь ей недостаточно былосомнительной сиюминутной власти над плотью мужчин, ей была нужна абсолютнаявласть над плотью вечности. Эрик убит, Фигаро убит, единственные люди, ккоторым я относилась с симпатией, убиты. Слово «любовь» ни о чем мне неговорит, пустой звук, мятый фантик копеечной карамели. Гореть тебе в аду, Анна,но там ты найдешь приятное общество. Впрочем, отправляться в ад я несобиралась. Я собиралась с шиком пожить, Лапицкому нужна такая циничная стерва,как я, у меня всегда будет достаточно работы. Здесь наши интересы совпадают, япостараюсь не разочаровать ни его, ни себя… От этого внезапного осознания,обретения себя я даже не услышала, о чем мне говорит Лапицкий.

– Ты зарываешься, детка. Вспомни, кем ты была? Кускоммяса на операционном столе: больничный халатик, краше в гроб кладут, протертаякаша на завтрак, – «я могу на что-то надеяться, доктор?»… Вспомни, из какогодерьма я тебя вытащил! В лучшем случае просидела бы в психушке, где тебябесплатно трахали бы санитары, где тебя закололи бы до полной невменяемости. Апотом – потом ты тоже приползла ко мне, просить защиты. Я все для тебя сделал,вот только у тебя оказалась короткая память…

– Все сделал, конечно, посадил в клетку, держал чертзнает где… Сегодня я сполна с тобой расплатилась.

– Ошибаешься, детка. Все только начинается… Впрочем,может, хочешь спрыгнуть на ходу? Самолет на Париж еще никто не отменял.

– Нет, – сказала я, вдруг почувствовав, чем соблазнилменя Лапицкий: он подарил мне возможность самой выбирать игры и игроков. И хотяв глубине души я знала, что игры эти – всего лишь банальные наперстки, где полноподставных персонажей и выигрыш всегда будет за мной, отказаться от этого я ужене могла. Я вспомнила. Я все вспомнила. Но не собственную жизнь, нет, ощущения,которые были определяющими в той, прошлой Анне. – Нет, я не хочу спрыгнуть находу. Я остаюсь. Я буду работать с тобой.

Даже капитан не ожидал такого. Он почесал переносицу ивопросительно посмотрел на меня:

– Да? Выражаешь свободную волю свободного человека?

– Именно.

– Но это довольно грязная работа, не отмыться, детка.

– Плевать.

– Сегодняшний день ты провалила.

– Больше провалов не будет. Обещаю легкие импровизациина пользу великой цели.

– Ах ты, мать твою… Попробуй после этого не назови тебясукой! Прости, это последний раз.

– Хорошо. Я буду работать с тобой. Только выстраиватьвсе буду сама. Не возражаешь, капитан? Или уже майор после сегодняшнего вечера?

– Начальство скупо на звания, как Ставка на медали вначале войны. Придется покорячиться.

– Мне нужно привести себя в порядок. Ты можешь создатьмне условия? – деловитым тоном спросила я Лапицкого, который все еще не могприйти в себя от неожиданных перемен во мне, хотя всеми силами и пытался этоскрыть.

– Условия?

– Ну да. Чтобы не было решеток на окнах, чтобы не былоэтого дурака Виталика…

– За что, королева? – вяло оскорбился с водительскогоместа Виталик, но теперь он волновал меня не больше, чем трупик раздавленнойкошки на дороге.

– В какой порядок? Ты в отличной форме, девочка, –капитан смотрел на меня, как будто видел впервые.

– Я лучше знаю. Или не в интересах ваших грязных делиметь объективно симпатичную телку?

– Хорошо, – Лапицкий сдался. – Что нужно?

– Хорошая косметика. Не дешевка фабрики «Московскаязаря», а настоящая французская. Самая дорогая. Впрочем, ее я выберу сама.

– С меня голову снимут. Никто таких финансов мне недаст… Мы же бюджетная организация.

– Интересно, – задумчиво произнесла я, – сколько бызаплатила какая-нибудь частная конкурирующая фирма за убийство такогочеловечка, каким был покойный Кожинов, ты как думаешь?

– Но ведь не ты убивала! – искренне возмутился капитан.

– А кто тебе сказал, что убивала не я, Костик? Тыпозволишь так себя называть, раз уж мы коллеги? – Я откровенно издевалась надЛапицким. – Ведь в пистолете Фигаро было три патрона? Три. Ты сам ему сказал.

– Допустим, – медленно произнес капитан, – что из того?

– Но выстрелов-то было четыре! Следовательно, один изних – мой. Рассуждая логически.

– Ты же не стреляла в Кожинова, – капитан даже стукнулребром ладони по колену, – не стреляла, признайся!

– Кто знает, кто знает… Или был кто-то еще? Наблюдающийза наблюдателями, а? Тройное дно?

– Умная сука! – Он не мог сдержаться. – Прости, прости,буду штрафовать себя за непочтительное обращение… И отдавать наличными.

– В валюте, пожалуйста. Куда мы едем?

– Я, собственно, хотел предложить тебе…

– Неужели личные апартаменты в президентском номереотеля «Метрополь»?

– Похуже, конечно. Говорю тебе, у нас бюджетнаяорганизация. Но кое-что я тебе подобрал.

– Отлично, – характер нашей беседы изменился, теперьуже я, незаметно для всех, стала играть первую скрипку. – Валяйте, гражданинначальник…

Виталик вез нас по улицам ночной Москвы, которую я открываладля себя заново: агрессивные иномарки, свирепо подрезающие наш допотопныйпикапчик, неоновые огни вывесок и щитов, окна домов, за которыми протекалапоразительная человеческая жизнь, дрожание зимнего воздуха. Я не знала, непомнила этих улиц, но это был единственный город, в котором могла жить Анна,следовательно, нужно уважать ее выбор.

– Куда мы едем? – спросила я у Лапицкого.

– В сторону «Кропоткинской». Есть там одно гнездышко втвоем стиле. Там и остановимся.

– Все вместе? – Я презрительно посмотрела на Виталика.

Лапицкий даже обиделся:

– Зачем вместе? Там будешь жить ты одна.

– И вы не зайдете на чашку чаю, гражданин начальник?

– Зайду, зайду, – ухмыльнулся он, – куда ж я денусь. Мынаконец приехали. Виталик лихо припарковался в одном из тихих московскихпереулков: сюда не доносился вечный гул Садового кольца, и царилапатриархальная тишина.