Дома не было никого, даже Томочки. Я спокойно заварила чай,полюбовалась на подросших Дюшкиных щенков, погладила кошку и села, задумчивоглядя в окно.

Так, теперь, по крайней мере, стало понятно, отчего этиподонки решили, что деньги сперла я. Откуда-то они узнали, что полмиллионахранятся в кожаном чемоданчике, и увидели, как я иду с ним по улице. Да уж,положение хуже некуда! И что теперь делать?

В полном отчаянии я позвонила в детскую больницу иприготовилась услышать привычную фразу: «Федулов без изменений», но высокийженский голос неожиданно произнес:

– Пришел в сознание!

– Еду! – закричала я и понеслась в прихожую.

По дороге я тормозила у всех лотков и в результате притащилав больницу туго набитые пакеты. Дежурный врач, молодой, очень серьезный, пожалплечами, глядя на горы винограда, яблок, киви, бананов и манго:

– Ничего этого нельзя.

– Совсем-совсем? – расстроилась я. – Никиточка больше всегона свете любит фрукты!

Доктор покачал головой и ткнул пальцем в клюквенный морс:

– Вот этого чуть-чуть, полстакана.

Я побежала в палату, держа перед собой бумажный пакет.

Конечно, я ожидала, что Никита выглядит не лучшим образом,но совершенно не представляла, что он так плох!

Сначала мне показалось, что на огромной кровати никого нет.Просто легкое одеяло, под которое со всех сторон уходили всякие трубочки, нопотом глаза различили на подушке, плоской как блин и, очевидно, жесткой инеудобной, маленькое желтоватое личико, похожее и по размеру, и по цвету нанедозрелый апельсин.

– Никиточка, – осторожно прошептала я, приближаясь, – Кит!

Верхние веки его слегка дрогнули, показалась тоненькаяблестящая полосочка. Бескровные губы зашевелились. Я наклонилась к подушке.

– Ма… ма… ма…

– Это я, Вилка.

– Ба… буш… ба…

– С ней все хорошо, – поспешила я успокоить мальчика, –хочешь пить?

Кит молчал.

– Если да, то закрой оба глаза, если нет, то только один!

Блестящая полосочка исчезла.

Я взяла поильник с длинным носиком и поднесла ко ртуНикитки, но красная жидкость не хотела вливаться, она вытекла на пододеяльник.У бедного ребенка не было сил глотать.

– Кит, ты видел, кто на тебя напал?

Веки тихонько приподнялись и опустились.

– Да?

Движение повторилось.

– Кто это? Мужчина?

Никита лежал неподвижно.

– Женщина?

Нет ответа.

– Почему ты впустил этого человека?

– Ба… – прошептал мальчик, – ба…

– Бабушка здорова, она скоро к тебе придет.

Никитка как-то странно дернулся, и один из аппаратов,стоящих у его изголовья, противно запищал. Тут же вошла молодая женщина в беломхалате. Глянув на экран, она велела:

– Покиньте палату.

Я вышла в коридор и пошла в ординаторскую. Доктор что-тописал в толстой пухлой тетради.

– Вы его мать?

– Нет, учительница.

– Странно, однако, – протянул врач.

– Что?

– Ребенок в таком состоянии, а родственников нет.

– Его мать убили, а у бабушки инфаркт!

– Да? – недоверчиво протянул мужчина. – Кто же тогда каждыйдень сюда названивает? Вот странно. Вроде трезвонят, волнуются, а в больницу ниногой.

– Извините, это я вас беспокоила, думала, раз он безсознания, то присутствовать не надо…

– Да ваш голос я узнал, – отмахнулся парень, – нет, еще одназвонит, пожилая…

– Марья Михайловна! – обрадовалась я. – Это его бабушка!Пожалуйста, очень вас прошу, узнайте у нее, в какой больнице она лежит, иобязательно скажите, что Никита видел нападавшего, это очень важно! Пустьсообщит в милицию.

– Хорошо, – коротко бросил собеседник, – вас-то каквеличать?

– Виола.

Врач усмехнулся:

– Ну а я Дима, Дмитрий Мельников.

– Никита выздоровеет?

– Надеюсь, хотя в случае черепно-мозговых травм делатьпрогнозы трудно.

– Чем его так?

– Пулей, – пояснил Дима, – одну в грудь всадили, другую вголову, контрольный выстрел. Только повезло парнишке, жив остался. Редкийслучай. Пакетики не забудьте.

– Какие?

– А с фруктами.

Я посмотрела на бананы, киви, виноград и манго.

– У вас ведь, наверное, лежат дети, к которым не приходят?

– В двенадцатой, Витя Назаров из детдома.

– Отдайте ему.

– Сами отнесите.

Я оттащила в двенадцатую палату лакомства, вручила иххуденькому, просто прозрачному мальчику, тихо перелистывающему книжку, ипоехала домой.

У выхода из метро стоит большой стеклянный павильон,украшенный отчего-то зеленым крестом. Никто не может мне объяснить, почемукрест именно зеленый? По мне, так он должен быть красным. Москвичи издавнапривыкли: красный крест – врачи для людей, синий – для животных. Но зеленый длякого? Для инопланетян, что ли?

Я вошла внутрь и приобрела все лекарства по списку:реопирин, вольтарен, метиндол, диклофенак… Последний, правда, оказался всвечах, но я решила, что без разницы! Важно, чтобы лекарство попало внутрьбольного, а уж каким путем это произойдет, не все ли равно. Главное – эффект.

Дома я вывалила коробочки на тумбочку возле кровати Олега иот нечего делать принялась разбирать шкаф. У Куприна есть омерзительнаяпривычка заталкивать вещи на полки, комкая их и сминая. И вообще, он жуткийлентяй. Брюки никогда не вешает, рубашки тоже, просто швыряет их на дно шкафа,туда, где хранятся ботинки, а потом начинает орать: «У меня нет чистыхрубашек!»