Я причесалась, привела себя в порядок, но так и не решила,как быть с платьем. Черное, которое я надевала в Нью-Йорке? Слишком поношенное.Твидовый костюм? Слишком светлый. Темно-синее платье узко, темно-серое заляпалаяйцом Саманта, а сдать его в чистку по возвращении в Сан-Франциско я забыла.Оставалось одно «свадебное» светло-серое, которого так и не увидел Крис. Оновисело в дальнем углу шкафа с тех пор, как Пег сунула его туда по моей просьбе.

Двадцать минут спустя я стояла перед зеркалом в платье,накидке, черных туфлях, бабушкиных жемчугах, с волосами, стянутыми в скромныйпучок на затылке. Именно так я хотела одеться в субботу. Слишком долго мы собирались…Я распахнула воротник и прикоснулась к цепочке, которую сегодня утром сняла смертвого Криса. Слишком долго… Поздно, поздно, поздно.

Миссис Мэтьюз и Линдквисты ждали нас в церкви. Все былиодеты в траур, и каждый углубился в собственные мысли. Мы недолго поговорили сосвященником, потом он вышел, и вскоре послышалась негромкая музыка. Я забылапоговорить с органистом и не знала, что он играет. Мелодия была нежной игрустной. Мы прошли в церковь, и я проскользнула в первый ряд, поближе к роднымКриса. Пег и Том Барди стояли у нас за спиной. Я обернулась, сделала шаг назад,и Пег сжала мою руку. В церкви собралось человек семьдесят-восемьдесят. Не такмного, как на пышных похоронах моей бабушки, но вполне достаточно для Криса,который не успел обзавестись кучей знакомых. Я заметила стоявшую слева девушкув черном платье и вуали и сразу поняла, что это Мэрлин. Мы встретилисьвзглядом, не ощутив родства, как это было с семьей Криса, но поняв друг другалучше, чем они понимали нас. Мы обе осиротели. Крис ушел от нас. Я отвернуласьи стала смотреть на священника.

Крис лежал в гробу, утопая в цветах.

— Нежно любимый… Покойся с миром… Аминь…

Мы застыли, молясь про себя, а орган играл что-то похожее наБаха, хотя я предпочла бы Равеля. Служащие Хобсона подхватили гроб и понеслиего к выходу, за ним двинулась миссис Мэтьюз, опиравшаяся на руку Дона.Казалось, она стала меньше ростом. Следом шла Джейн, а за ней, отставая на шаг,я. Рискнет ли Мэрлин занять законное место за моей спиной? Остальные провожалинас взглядами. Кое-кто сморкался, послышались громкие рыдания. Они могли себеэто позволить, мы — нет. Я знала, что Мэрлин тоже молчит. Люди, близко знавшие«усопшего», не станут рыдать на его похоронах.

Выйдя наружу, мы забились в знакомый коричневый лимузинХобсона. Краем глаза я заметила, что Пег села в машину Тома Барди. Процессиятронулась. Спустившись по Сакраменто-стрит, мы выехали на шоссе, которое вело вДейли-Сити, знаменитый своим рынком подержанных автомобилей и кладбищем.

Джейн и Дон перекинулись парой слов; мы же с миссис Мэтьюзмолчали. Она сидела потупившись, я смотрела в окно. И тут до меня дошло, чтоименно по этому шоссе я ехала неделю назад, когда мы с Сэм прилетели изНью-Йорка. Сначала взятый взаймы «Фольксваген», а затем коричневый лимузин.Всего одна неделя, а кажется, что с тех пор прошла тысяча лет.

По прибытии на кладбище первым вышел священник, мы вчетверомдвинулись за ним, следом шли Пег и Том, пятеро незнакомых людей… и Мэрлин.Сначала я не увидела ее. Она стояла немного поодаль и выглядела воплощениемкрасоты и трагедии. Серое облако вуали, подчеркивавшее ее огромные глаза,прекрасно сшитое черное платье… Каждое ее движение было полно чарующегоизящества. Изящества и гордости. Достоинства.

Поза Мэрлин означала, что она приехала только ради Криса.Девушка прямо смотрела мне в глаза, ничем не выражая переполнявшие ее чувства.Она была с Крисом. Как и все мы. Меня поразил не столько ее приезд, сколько то,как она вела себя. На ее месте я поступила бы точно так же, но не смогла быскрыть смущения и страха. Ни следа этого не было в Мэрлин.

Священник прочитал молитву, мы склонили головы, а затемнастала тишина… Я вздрогнула, когда он во весь голос грянул:

— Кристофер Колдуэлл Мэтьюз, мы предаем твое телоземле, а душу твою вручаем в длани господа!

И я про себя добавила: «Vaya con Dios».

Мы возвратились к машинам и тронулись в путь. Обернувшись, яувидела, что Мэрлин по-прежнему стоит рядом с могилой. Прямая, гордая,одинокая. Вдова в темной вуали.

Линдквисты уехали из Сан-Франциско сразу после похорон,забрав с собой миссис Мэтьюз. Она собиралась какое-то время пожить во Фресно, ия обещала позвонить ей после рождения ребенка. На том мы и расстались. Онивысадили меня у дома, и я заметила машину Тома Барди. Том и Пег разговаривали сСэм. Когда я вошла, все умолкли.

— Хай, мамочка. Где дядя Криц? — заныла она. Двабольших печальных глаза смотрели на меня снизу вверх, требуя немедленногоответа. Теперь или никогда. Я набрала в грудь побольше воздуха.

— Сэм, давай присядем на минутку.

— Он ушел, как мой папа?

— Нет. Он не ушел. — Мне не хотелось, чтобы онадумала, будто жизнь — это череда мужчин, которые уходят, но время от времениненадолго возвращаются. Может, так оно и было, но к Крису это не имелоотношения. Во всяком случае, на этот раз. — Сэм, ты помнишь бабушку Джин?

— Папину маму?

— Да. — Тут Пег и Том неслышно встали и ушли накухню, беззвучно закрыв за собой дверь. Мне показалось, что Пег плачет. Но я небыла в этом уверена, потому что была поглощена мыслями о предстоящем разговоре.Мне надо было объяснить Сэм то, что останется с ней на всю жизнь.

— Что ж, родная моя… Господь очень любит людей, и когдаон видит, что человек сделал все, что он должен был сделать, то забирает его ксебе на небеса.

— Он всех очень любит?

— Да, всех, но позволяет некоторым прожить здесь оченьдолго. А других забирает к себе немножко быстрее.

— Мамочка, а тебя он очень любит? — У нее задрожалподбородок.

— Сэм, родная, со мной ничего не случится. — Японимала ход ее мыслей. — Но ему очень понадобилась помощь дяди Криса. Такчто дядя Крис теперь на небесах, с господом и бабушкой Джин.

— Он когда-нибудь придет в гости?

— Не так, как ты думаешь, Сэм. Но стоит тебе вспомнитьо дяде Крисе, и он придет. Он всегда будет рядом с тобой. Мы можем говорить онем, думать о нем, любить его, а он будет знать это. И так будет всегда.

— Но я хочу, чтобы он был с нами. — Этот взгляд… Обоже, этот взгляд…

— Я тоже, однако господь решает по-своему. Мы будемсильно тосковать по дяде Крису, но у меня есть ты, а у тебя — я. И я очень,очень люблю тебя. — Она бросилась в мои объятия, и мы обезаплакали. — Сэм, пожалуйста, не грусти. Дядя Крис не хотел бы, чтобы тыгрустила. Он сам не грустит, ему не больно, и он все еще любит нас…

Сэм сидела у меня на коленях, а я тихонько покачивала ее.Слезы бежали у нас по щекам, ее маленькие пальчики обнимали меня за шею,цеплялись за единственное близкое ей существо. Я качала ее, качала, и вдругруки Сэм разжались. Заглянув дочке в лицо, я увидела, что она уснула. Моейкрошечной дикой индианке, на прошлой неделе сунувшей в руку Криса Мэтьюза трехчервяков, отныне придется жить с мыслью о том, что он ушел… Я сидела и смотрелана нее, пока в комнате не стемнело, а потом уложила девочку на диван. На еелице еще не высохли слезы.