Пег помогла мне подняться по лестнице, уложила в постель,принесла чаю, и я почувствовала себя настоящей королевой. Больной, но все жекоролевой. Мне было абсолютно нечего делать, кроме как лежать и плевать в потолок.

Я была еще очень слаба и с удовольствием следила за тем, каксуетится вокруг меня Пег. После моего возвращения дважды звонил телефон.Сначала о моем здоровье осведомилась миссис Мэтьюз, а потом Гордон. Пег обараза посмотрела в мою сторону, и оба раза я покачала головой. Еще нет. Они всезнали, и хватит с них. Я ничего не могла добавить. Миссис Мэтьюз в очереднойраз сказала бы «как жаль». Мне и самой было жаль, да и чувствовала я себяотвратительно из-за того, что добавила ей горя. Гордон же предложил бы приехатьили начал уговаривать меня вернуться в Нью-Йорк, а я не хотела об этом слышать.Я выбрала джинсы и маргаритки… и оставалась верна своему выбору. Я не хотеласлышать ни о Нью-Йорке, ни о журнале; ни о чем-нибудь другом. Все осталосьпозади, все ушло.

Я просмотрела почту и обнаружила, что Гордон прислалфотографию, где мы втроем снялись у «Роллс-Ройса». Взглянув на открытку, янебрежно бросила ее на столик рядом с кроватью. Там ее и нашла Пег.

— Это было так давно… — пробормотала я.

Пег кивнула и вложила фотографию обратно в конверт.

Единственное, что сделала для меня больница: она на короткоевремя позволила забыть о внезапно свалившихся на меня жестоких испытаниях. Мнене пришлось слоняться по дому, трогать вещи и вспоминать, вспоминать,вспоминать… Не все сразу. Пока что я отдыхаю, но рано или поздно через этопридется пройти.

Промелькнуло еще несколько дней, и настала среда. Мы с Пегобнялись и расцеловались. Я не могла высказать, как я ей благодарна, а онаобещала звонить, писать и даже заверила, что постарается весной выбраться нанедельку. Том Барди отвез ее в аэропорт, и я начала подумывать, что тут кроетсянечто большее, чем желание избавить меня от хлопот. Полторы недели, проведенныевместе, рождают взаимную симпатию не хуже, чем морские круизы. Они были вырваныиз привычного окружения, постоянно находились рядом, и хотя их свело неприятное путешествие, а череда катастроф, но им пришлось взяться за руки, чтобызаключить меня в магический круг. Этого оказалось достаточно. Возможно, как этослучается после круизов, при новой встрече они поймут, что у них нет ничегообщего, но сначала нужно, чтобы такая встреча состоялась. Пег ничего не сказаламне перед отъездом, и я имела право думать об этом все, что угодно.

Том принадлежал к миру Криса, очень напоминал друга своейнепосредственностью и целеустремленностью, но был проще и казался добрее; он неотличался склонностью к жестокой откровенности, но в нем не было блеска Криса.Наверное, жить с ним было бы легче. Он не был искушен в красноречии. Мнепоказалось, что Том смотрит Пег в рот. Нет, тут было над чем призадуматься…

Я наняла помощницу по хозяйству. Она спала в комнате Сэм, ивсе пошло своим чередом. Силы понемногу возвращались ко мне, и душевная больначала слабеть. Как я и говорила Сэм, Крис всегда был с нами. Мы говорили онем, память о его лице согревала меня днем, а голос снился по ночам. Я поймаласебя на том, что стала слишком много спать. Это было настоящим бегством отдействительности: во сне мне всегда являлся Крис. Он ждал, когда я лягу,протягивал руку и тащил меня к себе, подальше от опустевшего дома… и от правды.

В марте из письма Джона Темплтона я узнала, что ДжулияВейнтрауб три недели пробыла без сознания и тихо скончалась, не приходя в себя.Оно и к лучшему, иначе ее последние дни омрачила бы невыносимая боль. Что ж,достойное завершение большого куска моей жизни. Крис, ребенок, Джулия.Казалось, меня со всех сторон окружили призраки… Я потихоньку начала вставать ипосвятила себя дому: немного рисовала, возилась с Самантой и не обращалавнимания на то, как летит время. Мне нечем было заняться. Долгие прогулки сСамантой пошли мне на пользу: я прибавляла в весе, у меня постепенновосстанавливался цвет лица.

Частенько захаживал Том Барди, приносил Сэм маленькиеподарки и время от времени оставался обедать. Говорить он был не мастер, но сним было хорошо, и мы с Сэм радовались его посещениям. Том никогда не говорил оПег, но стоило упомянуть ее имя, как он сразу выпрямлялся на стуле и начиналжадно ловить каждое слово. Приятно было посмотреть на влюбленного человека, иоставалось только гадать, знает ли об этом Пег. Может, они давно объяснились, ая, как обычно, узнаю обо всем последней?

В один прекрасный день я не выдержала:

— Том, ты ничего не получал от Пег?

— Нет, — вспыхнул он.

— Почему бы тебе не позвонить ей как-нибудь?

— Позвонить? Ей? — Он был так поражен, что япредпочла сменить тему. Оба они взрослые люди; решительность Пег вошла впословицу, да и Том мог сам позаботиться о себе, поэтому я решила держать языкза зубами и не лезть не в свое дело.

Перед отъездом во Францию дважды звонил Гордон, умолял меняподумать о себе, о нем, уговаривал приехать, но все было тщетно. Я не хотелапокидать Сан-Франциско. И Криса.

Я так и не убрала его вещи. Когда мне становилось одиноко, яоткрывала шкаф, перебирала его ботинки, джинсы, свитера, вдыхала знакомыйзапах, и начинало казаться, что Крис ненадолго вышел, что он вот-вот вернется иобнимет меня. Его студия оставалась нетронутой. Я зашла туда один раз, чтобы проверить,нет ли там каких-нибудь важных документов, и с тех пор не поднималась наверх.Все вещи стали неприкасаемыми, адом превратился в мавзолей.

Я регулярно писала Пег, посвящая ее во все наши дела, а онаотвечала мне время от времени. Я знала, что она очень устает на работе. ОднаждыПег намекнула, что могла бы приехать, но это больше не повторялось. Кому, какне Пег, знать, что двери моего дома для нее всегда открыты, поэтому я все женадеялась, что она когда-нибудь постучится в них.

Пег начала тормошить меня. В ее письмах стали попадатьсясоветы типа: «Ты должна видеться с людьми… Ты должна подыскать себе работу… Тыдолжна куда-нибудь съездить…» Слава богу, она не предлагала мне вернуться вНью-Йорк, не хуже меня зная, что эта тема запретна.

В конце мая завершился учебный год. Однажды утром, завтракаяс Сэм, я подумала о том, что со дня смерти Криса прошло уже пять месяцев.Казалось, мы с Сэм прожили здесь целую вечность, и в то же время чудилось, чтоКрис вышел из дому только сегодня утром. Я упорно продолжала считать Крисаживым, и это помогало мне не впасть в отчаяние.

Мне было одиноко, но это было совсем не то одиночество,которое я испытывала в Нью-Йорке после разлуки с Крисом. Тогда я была в ярости,ощущала оскорбленное самолюбие и не находила себе места, переживала ирасстраивалась, хотя и не отдавала себе в этом отчета. То было время гнева. Нотеперь, после смерти Криса, все стало по-другому. Гнев исчез. Сходство былотолько в одном: я чувствовала одиночество. Потеря была безвозвратной, и я начиналапримиряться с этой мыслью. Корабль мой стоял на якоре, плыть было некуда. Да ине хотела я никуда плыть. Я много рисовала, перечитала уйму книг и все больше ибольше замыкалась в себе, словно собиралась постричься в монахини. Этонапоминало темный тоннель: едешь, едешь, а свет впереди так и не брезжит… Лишьбы добраться до конца тоннеля, а там… Там увидим.