— Это не одно и то же.

— А почему? Потому что вы умная, активная в смыслеобщественном черная дама без ног, а я наркоман из Ко-Оп-Сити?

Он сказал это с улыбкой, как бы в шутку, но Одеттанабросилась на него, оскорбленная:

— Прекратите меня называть черной!

Он вздохнул.

— Хорошо, но мне нужно привыкнуть.

— И вам все-таки стоило записаться в дискуссионный клуб.

— Мать твою, — сказал Эдди, и по взгляду ее он понял, чторазница между ними заключается не только в цвете кожи: они разговаривали друг сдругом как бы с двух островов, разделенных временем. Ничего не поделаешь. Словоне воробей. — Я не хочу с вами спорить. Я просто хочу, чтобы вы наконец поняли,что это — не сон, вот и все.

— Может быть, я и приму этот третий ваш вариант, пока…ситуация эта… не изменится так или иначе, но на одном я буду настаивать: междутем, что случилось со мною и с вами, существует огромная разница. Настолькоогромная, что вы ее проглядели.

— Тогда подскажите мне.

— Ваше сознание, скажем так, непрерывно. А в моем существуютпровалы. Разрывы.

— Я не понимаю.

— Я имею в виду, что мы можете вспомнить все. От точки доточки. Самолет, вторжение этого… этого… ну, его… — Она кивнула в сторону гор сявным неудовольствием. — Как вы прятали наркотики, как вас забрали таможенникии все остальное. История фантастическая, но в ней нет никаких выпадающихзвеньев.

— А у меня все по-другому. Я вернулась из Оксфорда, менявстретил Эндрю, мой шофер, и привез меня домой. Я приняла ванну и собираласьложиться спать: у меня голова разболелась ужасно, а сон — самое лучшее средствоот действительно сильной боли. Но дело близилось к полуночи, и я решила сначалапосмотреть новости. Кое-кого из нас отпустили, но большинство так и осталосьсидеть в каталажке. Мне хотелось узнать, может быть, их уже тоже выпустили.

Я вытерлась, надела халат и пошла в гостиную. Включилателевизор. Обозреватель начал передачу с последней речи Хрущева об американскихсоветниках во Вьетнаме. Он сказал: «У нас есть документальные кадры из…», — ивдруг все исчезло, а я оказалась на этом пляже. Вы говорите, что вы меня виделичерез какую-то волшебную дверь, которая теперь пропала. Что я была в универмаге«Мейси» и что-то там крала. Это само по себе просто бред, но даже если и так,я, уж наверное, стала бы красть что-нибудь посущественней, чем дешеваябижутерия. Я вообще не ношу украшений.

— Посмотрите еще разок на свои руки, Одетта, — тихо вымолвилЭдди.

Она долго смотрела на перстень с «бриллиантом» на мизинцелевой руки — явно фальшивый, судя по размеру и весьма вульгарному виду, — и наздоровенный опал на среднем пальце правой, который не мог быть настоящим по тойже причине.

— Это все — не на самом деле, — решительно повторила она.

— У вас, по-моему, пластинку заело! — На этот раз Эддидействительно рассердился. — Как только в вашей аккуратной истории выходитпрокол, вы повторяете эту дурацкую фразу: «Это все — не на самом деле». Пора быуже понять, Детта.

— Не называйте меня так! Я ненавижу, когда меня такназывают! — завопила она так пронзительно, что Эдди невольно отпрянул.

— Простите. Боже мой! Я не знал.

— Я попала из ночи в день, из моей комнаты на какой-топустынный пляж. Я была в халате, а сейчас я одета. Потому что на самом деле,какое-то должностное лицо с толстым пузом и красным загривком шибануло менядубинкой по голове! И ничего больше!

— Но вы же помните, как уезжали их Оксфорда, — вполголосавставил он.

— Ч-что? — Опять неуверенность. Или, может быть, понимание,но отказ принимать. Как и с этими кольцами.

— В таких случаях не всегда соблюдается строгая логика, —она снова терла виски. — Но сейчас, если вы не возражаете, Эдди, я бы хотелапрекратить разговор. У меня опять голова разболелась. Ужасно.

— А по-моему, есть там логика или нет, все зависит от того,во что вы хотите верить. Я видел вас в «Мейси», Одетта. Я видел, как выворовали. Вы говорите, что никогда этим не занимались, но вы еще говорили, чтоне носите украшений. Вы это мне говорили, хотя даже пока мы разговаривали, вынесколько раз смотрели на свои руки. С самого начала на них были кольца, нополучается, вы как будто не видели их, пока я не обратил на них ваше внимание ибуквально не вынудил их увидеть.

— Я не хочу говорить об этом! — закричала она. — У меняголова болит!

— Хорошо. Но вы все-таки знаете, где потеряли след времени,и это случилось не в Оксфорде.

— Оставьте меня в покое, — вяло проговорила она.

Эдди увидел, как Роланд спускается вниз со склона с двумяполными бурдюками: один обвязан вокруг пояса, другой перекинут через плечо.Выглядел он усталым.

— Я очень хочу вам помочь, Одетта, — сказал он, — но дляэтого, как я понимаю, мне надо быть настоящим.

Он еще постоял возле ее коляски, но она уже на него несмотрела, а, склонив голову, продолжала тереть виски.

Эдди пошел навстречу Роланду.

8

— Присядь, — Эдди взял у Роланда бурдюки. — Вид у тебяизмученный.

— Это точно. Я, кажется, снова заболеваю.

Эдди посмотрел на горящие щеки и лоб стрелка, на егопотрескавшиеся губы и кивнул:

— Я надеялся, что все обойдется, но если честно, я вовсе неудивляюсь, дружище. Курс лечения ты не прошел. Балазаровского «кефлекса» явномало.

— Я тебя не понимаю.

— Чтобы полностью подавить инфекцию, нужно принятьопределенную дозу пенициллина. А ты просто ее приглушил. Прошло несколько дней,и она вылезла снова. Нам нужно побольше лекарств, но двери нет, и взять ихнеоткуда. Придется тебе пока как-нибудь продержаться. — А про себя Эдди подумалеще, что Одетта — безногая, а за водою приходится ходить все дальше и дальше.Удобное времечко выбрал Роланд, чтобы опять разболеться. Специально будешьхотеть — не придумаешь хуже. Если, конечно, очень постараться…

— Мне нужно сказать тебе кое-то про Одетту.

— Ее так зовут?

— Угу.

— Красивое имя, — заметил стрелок.

— Да, мне тоже так кажется. Имя приятное. Неприятно другое:что она думает о своем пребывании здесь. Она думает, что ее здесь нет.

— Я знаю. И меня она недолюбливает, я прав?