Особенно хорошо кости прощупывались в верхнейчасти – скулы, лоб, брови, идущие точно над глазницами и подчеркивающие ихконтур.

«Это я! – думал Меф. – Мое тело!Если ткнуть его чем-нибудь острым, или уронить с высоты, или сделать с нимчто-нибудь еще в том же духе, оно перестанет существовать! И эти руки, этиволосы, эти ноги станут ничьими! Просто прах и кости, которые притворились навремя Мефодием Буслаевым!»

Звериный, элементарный, неконтролируемый страхзатопил его при мысли о том, что разлучение с телом может произойти ужепослезавтра. О бессмертии эйдоса, в котором и заключена сама сущность его частногобытия, он как-то не задумывался. В этот момент оно казалось ему слишкомабстрактным. Материальным же было именно это тело, эти руки и ноги, эта кожа,этот твердый череп – все то, существование чего было теперь под угрозой.

Захотелось вскочить, схватить Дафну и, неоглядываясь, мчаться прочь. Какая разница, что подумают Гопзий, Арей и Лигул?Можно ли потерять авторитет у стражей мрака, для которых уважение к кому бы тони было – это факультативная и ненужная опция, так как она не приносит никакойзримой выгоды.

«Бежать! Бежать!» – запели ноги. «Тук-тук!Выпустите меня отсюда!» – сказало сердце. «Я бы тоже еще побулькал!» – забурчалжелудок.

Уступив страху, Меф даже стал красться к дверии, лишь коснувшись ее прохладной ручки, остановился.

– А ну, спокойно! Паника переносится напоздние сроки! – приказал себе Меф. – Еще пять минут такого нытья, иГопзий даже рубануть меня не сможет, потому что я буду постоянно падать вобморок! Стеку с его меча безвольной слизью!

Почти на слух ощутив тугой щелчок воли, похожийна удар кнута, Меф отправился в душ. Ничто не смывает вялость лучше ледянойводы. Саможаление изгоняется исключительно самобичеванием.

Тебе плохо? Жить не хочется? Присядь сто раз!Уже чуточку захотелось? Если нет, пробеги километра два в быстром темпе, покасердце не запрыгает во рту, или, если ты человек практический, сходи на рынок,купи 50 кг картошки и принеси домой по картофелине. Если же и бежать в ломи приседать неохота, значит, и глобальной тоски никакой нет, а есть толькодурно пахнущая кучка лени.

Когда ледяная вода обожгла тело, Буслаевпочувствовал себя значительно бодрее. Ночное вялое уныние стекло с него и схлюпаньем исчезло в сливе. Меф растерся полотенцем, разухарившись, нанес своемуотражению в зеркале несколько быстрых серий в два и три удара и остановился,вспомнив слова Наты.

Вихрова утверждала, что количественно парнисмотрятся в зеркало чаще девушек, хотя по времени и меньше. Девушки в основномволосы поправляют, но, если знают, что с волосами все в порядке, даже непопытаются к нему подойти. Парни же торчать у зеркала не торчат, зато, проходямимо, обязательно выпятят грудь колесом, по-индюшачьи надуются и кинутснайперский взгляд, в целом оценивая крутизну своего вида.

Меф вышел из ванной, оделся и хотел ужепройтись по городу, чтобы успеть до утренней тренировки, но услышал раскатистыйголос Арея, требовательно окликающий его снизу.

«Вот и погулял!» – подумал Буслаев убито.

На лестнице Меф столкнулся с Дафной. Основноеее обмундирование – рюкзачок с флейтой и кот – было при ней.

– Я с тобой! – вызвалась Дафнарешительно.

– Быстро ты проснулась, – сказалМеф.

– Ничего себе быстро! Арей уже несколькораз тебя кричал! Меньше надо в душе отмокать!

– Что, серьезно? – встревожился Меф.

Барон мрака звал обычно один раз, после чегонеизвестно откуда приносился и врезался в стену топор как напоминание, чтоначальственное время стоит дорого. Чимоданову так вообще прилетела однаждыбоевая граната без чеки. Но Петруччо – случай особый. Для него бы и молот Торабыл бы слишком тонким намеком.

На первом этаже Мефодий и Дафна столкнулись сУлитой. Та как раз вернулась после ночной прогулки по клубам Питера. Улитапошатывалась. Глаза у нее были красными. В руках ведьма держала бутылку сшампанским, в которой, заткнутый пробкой, горланил один из джиннов-курьеровЛигула.

Меф затруднился бы определить, Омар это илиЮсуф. И, как Улита его туда заманила, он тоже не понял. В бутылке джиннуактивно не нравилось. Он вился дымком, толкался в стекло, заламывал руки,негодовал, но вылезти не мог и все время обрушивался на дно, в шампанское,которого оставалось примерно с полпальца.

Узрев на руках у Дафны Депресняка, Улитаподошла к коту и, выдохнув ему в самую морду, с чувством произнесла:

– У-у-у, мор-р-рда! Р-ругачка и пугачка!

Депресняк лениво вытянул лапу и, не выпускаякогтей, толкнул Улиту в нос.

– Что, драться? Я тоже могу! Пуф натебя! – сказала Улита и принялась тыкать Депресняка в нос неизвестнооткуда взявшимся у нее в руке «вальтером» с желтоватой ручкой.

Заметив, что Дафна красноречиво посмотрела наМефодия, Улита гневно замычала, замотала головой и укоризненно уставилась наних.

– Думаете, я пьяная? А ну, не молчать,взрослой тете отвечать! – потребовала она.

– Я недавно проснулся. Мне думатьбольно, – отвертелся Буслаев.

Честная же Даф предпочла молчаниеутвердительному ответу.

– Врете! – сказала Улита. – Нуврете и врите! Я действительно пьяная! Но пьяные забываются, если на то пошло.Я же не могу забыться – и в этом вся разница! Мне пьяной даже хуже, чемтрезвой, потому что, пока я трезвая, грязь моя тихо сидит, а у пьяной… ик… чутьли не из ушей лезет. Почему я не могу жить нормально, как все? С утра до ночи ягрызу себя. От меня остался уже один скелет!

Меф с сомнением посмотрел на Улиту, но споритьне стал. Слушать слова в отрыве от чувств, а чувства в отрыве от причин ихвозникновения – счастливый удел дураков.

Улита икнула, и ее произвольно блуждающийвзгляд вновь нашарил кота.

– Если задуматься, бытовая человеческаясимпатия устроена… ик… очень расчетливо. Что удобно, приятно и безопасно, то икрасиво. Все охотно соглашаются любить мягких, пушистых и добрых зверушек, но…ик… мало кто любит гадких и колючих, таких, как эта вот дрянь! Вот и людей всеохотно любят красивых, умных и щедрых и лишь под большим нажимом соглашаютсятерпеть пьяную, злобную, болтливую, никому не нужную толстуху!.. Чего уставилсяна меня, а?

Меф молча ткнул пальцем в пистолет, дулокоторого глядело ему в живот. Улита с недоумением посмотрела на «вальтер», осуществовании которого она успела уже позабыть.

– Думаешь: заряжен? – спросила она.

– Тебе виднее.