– Считаешь, я помню, у кого его стащила?Сейчас проверим! – И Улита быстро вскинула «вальтер» к виску.

– Лучше вон туда! – Поспешно схвативее за кисть, Меф перевел дуло в стену.

Улита нажала курок. Послышался сухой,относительно негромкий выстрел. Выплюнув тусклую гильзу, затвор возвратился напрежнее место.

– Надо же! Заряжен! Военрука на них нету!Не знают, что оружие надо хранить с выковырянным магазином, убедившись внезапихивании патрона в патронник, – спокойно констатировала Улита,небрежно отшвыривая пистолет в угол.

– Но вернемся к пьянству и злобнойтолстухе! Хотите секрет про злобную толстуху, которой даже ее собственный эйдосне отдают? Знаете, что меня действительно злит? Что я, сколько ни пытаюсь, немогу стать лучше! Пять минут держусь, а потом или сама в яму, или заорала накого-то, или комиссионера по башке! Испаскудилась не просто до крайности, но доневозможных каких-то пределов! Пути отступления уже нет. Я не то что Москвусдала, а и Северный полюс уже пропрыгала зайчиком. Что еще осталось сдать икого предать – ума не приложу! Уже и за край цепляться нечем – ногти всеобломала.

Голос у Улиты внешне казался спокойным, но вглубине – это Меф ощущал безошибочно – треснувшим колоколом позванивала близкаяистерика.

– Перестань! Ты не такая! – сказалаДафна, касаясь ее плеча.

Улита грубо отбросила ее руку.

– А ну, не цапай мебель, хорошая наша!..А этот-то славненький ваш, ясноглазенький! Знаю, жалеет меня! Небось дажелюбит, но как любит! Смотрит на меня, как на собаку с поломанной лапкой,крушить вашу тетю! Ненавижу!

Стены задрожали. Стоявший рядом стул сам собойвспыхнул. Мефодий на всякий случай отодвинул Дафну и загородил ее от Улиты.

– Улита! Ты больная! – твердо сказалон, надеясь если не смягчить гнев, то, переключив его на себя, самому статьгромоотводом.

Ведьма мотнула головой. Влажные глаза ее вдругвысохли.

– А вот и врешь! – сказала онанеожиданно трезвым голосом. – Я с детства очень здоровый ребенок! О таких,как я, говорят: здорового ребенка не угробишь и поликлиникой. Но тем хуже,потому что здоровый дух в здоровом теле встречается чуть реже, чем никогда!Если некоторые утверждают обратное, то это умственные сироты! Несчастные жертвырекламы, ушибленные рухнувшим с высоты телевизором! Оо-опс!

В ораторском жесте Улита качнула левой рукойи, неожиданно обнаружив в ней бутылку, поднесла ее к глазам, уставившись назаточенного джинна.

– А этот вот приставал ко мне! Взяла егопросто за компанию, а он вообразил себе! Ручки распустил! А ну, не трогай менясейчас своими липкими глазенками! Пошел вон! Проваливай в Тартар!

Улита размахнулась и швырнула бутылку черезвесь холл, в дальнюю стену. Затем решительно раздвинула Мефа и Дафну и, пройдямежду ними, широкими, но шаткими шагами поднялась наверх.

– Что на нее нашло? – спросил Меф.

– А ты не понял? – удивилась Даф.Почему-то она выглядела довольной.

– Я понял, что она страдает и мучаетсяиз-за Эссиорха.

– Да, но не это главное.

– А что?

– В ней просыпается сердце. Прорастает,как зерно в земле. Правда, если вдруг ударит мороз, пророщенному зерну будетхуже, чем непророщенному. В обратную сторону росток уже не втянется, –сказала Дафна озабоченно.

– Слушай, почему Улите не могут вернутьее эйдос? Она же в душе добрая! – поинтересовался Меф.

– Нет, не добрая. Пока, во всяком случае,не добрая, – просто сказала Даф.

Меф недоверчиво потряс головой.

– Как не добрая? – переспросил онозадаченно.

– Так, не добрая. Она добренькая. Добрыйчеловек добр всегда и ко всем – к врагам и друзьям в равной мере. Добренький жедобр по настроению, с истеричными всплесками, в основном к друзьям, и то скакой ноги встанет. Колоды друзей и врагов он все время перемешивает. Охота емуна кого-нибудь позлиться, он перетаскивает человека из колоды друзей в колодуврагов и пошел чихвостить. Пар выпустит и опять в колоду друзей тащит. А теперьпредставь, что случилось бы, если бы солнце тоже всходило утром по настроению?Или метро работало бы по настроению. Приходишь утром, а там закрыто, потому чтоу сотрудников метрополитена настроения не оказалось рано вставать.

Меф засмеялся.

– Не смешно, – с грустью сказалаДафна. – Если отдать Улите эйдос сейчас, она очень скоро его потеряет.Эссиорх это прекрасно понимает и нарушает все правила. Ему может за этоперепасть, тем более что он, и правда, привязался к ней не совсем так, какдолжен.

* * *

В питерской резиденции кабинет Арея занималбольшую подвальную комнату, изначально предназначенную для тира. Комната былаглухая, без окон, с толстыми стенами.

Арей нетерпеливо прохаживался, ожидая Мефа.

– О, что я вижу! Синьорчик помидорчикпришел с охраной! – умилился он, увидев Дафну. – А еще темнойкогда-то притворялась! Позорище!

Дафна промолчала. Арей же перевел взгляд наМефа. Сонные медвежьи глазки лучились лукавством.

– Знаешь, как Филипп Македонский, отецАлександра, отбирал воинов? Он смотрел, кто в минуты опасности краснеет, а ктобледнеет. Из тех, что краснели, он и составлял свою гвардию, – сказал онбудто вскользь.

«Знает! – догадался Меф, торопливозахлопывая свое сознание. – Небось сам же и наслал этот утренний страх,чтобы меня проверить! Ах ты, собака!»

– А бледных куда? – спросил он.

Арей безразлично пожал плечами.

– Бледных куда-нибудь в пращники, в обоз,а еще лучше в похоронную команду. Слабость – это качество, которое еслипрорывается, то прорывается везде, на всех уровнях корабля: в парусах, напалубе, в бортах. Но знаешь, почему Филипп Македонский был прав лишь отчасти?Он хоть и понимал интуитивно разницу между адреналином и норадреналином, ноглубже не заглядывал.

– А в чем разница между адреналином инорадреналином? – спросил Меф.

Арей толкнул ногой стул, который сам недогадался отодвинуться.

– Вот оно – очень среднее образование!Глумовичу должно быть за тебя совестно!.. Выпускает недоучек с мокрыми губами,да еще и спроваживает их на Запад!.. Так и быть, слушай! Ты в саванне. На тебябежит голодная львица. Меча, винтовки и дара телепортации у тебя нет. Что тысделаешь?

– Залезу на дерево.