– А физически сильные, по-вашему, бездуховные, – послышался в ответ голос Саблина. – Во время войны были люди, сильные духом и физически слабые, и наоборот. Например, женщины показали, что они мужества необыкновенного. Вообще война дала возможность оценить, чего стоит человек.

– Да, дорогой Макс, ты прав: физически сильные могли падать духом, а слабые бесстрашно умирать.

– Это лозунги. Если кто-нибудь скажет тебе, что не боится смерти – не верь ему, это рисовка на публику. Только в песне поется: «смерть не страшна», а в жизни все по-другому. Даже когда нет никаких надежд на лучшее будущее, умирать страшно. Я помню, сидел в камере смертников, меня пытали, и я ждал казни, надеяться не на что, а умирать было все-таки страшно. Хотелось завыть как волк от ярости и бессилия: такой здоровый и сильный, и не могу отвратить приближающийся час смерти. Тебе, наверно, после моего признания, что я боялся смерти, и писать не захочется.

– Наоборот, это вполне естественно, это человеческое.

– Признаюсь тебе, одного боялся – чтобы меня не вешали при моих товарищах. Вдруг проявлю слабость, а они это увидят? Пусть вешают, но никто не видит, плачу я, смеюсь, доставляю удовольствие своим врагам, что ослабел. Они ведь этого часто хотят – увидеть, что ты сломлен, ничтожество, ползаешь у них в ногах. Садист всегда получает наслаждение от страданий жертвы. Правда, я твердо знал, что ползать в ногах не буду и вымаливать себе жизнь ценой… да любой ценой не буду. Этого во мне нет!

– Я никогда еще не встречался с человеком, который был приговорен к смертной казни и так говорил о смерти. Были люди, которые говорили, что они не боялись умереть, больше всего боялись, чтобы о них не подумали, что они трусы. А один даже привел афоризм: лучше один раз трус, чем пять раз герой-покойник.

– Смерть – она по разному идет: к одним приходит дважды, а к другим – только раз. Есть люди, которые в ожидании смерти уже покойники – вот они умирают дважды…

Шмелев нажал клавишу перемотки и включил запись…

– Ага, вот это место. Я прочту тебе здесь по-словацки и переведу, – послышался голос Саблина. – Это означает, что диверсант по кличке Ферри, он же Макс, за преступления против рейха – нападение на поезд, убийство пятерых охранников, убийство трех немецких офицеров и другие террористические действия – приговаривается к смертной казни через повешение.

– А почему по кличкам, а не по фамилии? – спросил Шмелев.

– Они так и не узнали, откуда я родом и кто я, кроме кличек. И сейчас меня зовут Максом, мне нравится.

– Это за захват тюрьмы и освобождение заключенных вас наградили именным пистолетом и избрали почетным гражданином города?

– Да, «вальтер» подарили и сделали почетным гражданином. В той тюрьме сидел в камере смертников рядом со мной нынешний мэр города Махаловцы, вот я и стал почетным гражданином его родного города. Томаш Крапицкий считал это справедливой наградой.

…Виктор нажал клавишу, магнитофон тихо зашуршал, проматывая пленку. Снова включил запись.

– …Мне тогда было двадцать один, когда началась война, – вновь заговорил Саблин. – Я учился на четвертом курсе киевского университета…

Виктор промотал пленку до конца, перевернул ее, вставил в диктофон, несколько раз прокрутил, выхватывая отдельные фразы, и лишь перед самым концом записи наступила пауза и возник тихий едва уловимый голос женщины. «А я думал, что у меня чистая пленка», – удивился про себя Шмелев и вдруг услышал слово «Макс». Виктор просто оторопел и не мог понять, как это могло к нему попасть. Он подкрутил пленку немного назад и снова вышел на паузу, потом легкий шелест и вздох. «Зачем ты все это рассказываешь? – послышался ясный, едва уловимый голос Юлии. – Ты подумай, кому ты это рассказываешь, Макс».

Послышался какой-то непонятный шум и раздраженный глухой голос Саблина: «Пошел отсюда!»

«Наверно, кошка полезла на колени», – догадался Шмелев и услышал почти шепотом произнесенные Саблиным слова: «Ничего, Зяблик, ничего. Все как надо, не волнуйся. Пора уже заявить о себе».

Запись прекратилась, механизм выключил диктофон. «Это она разговаривала с ним, когда я выходил в туалет», – Виктор удивленно уставился на аппарат, ничего в этом не понимая. – «Она его удерживала от славы. Не хочет славы, шумихи. Странно, женщины всегда хотят славы мужей, так и они находятся под ее крылом, под лучами, под теплом этой славы. Ведь есть же у него чехословацкие ордена, там он признан как герой словацкого Сопротивления, почетный гражданин. Выходит, что она считает, что этого достаточно. Не поймешь психологию этих женщин – то они «за», то неизвестно почему «против», – подвел итоги под своими размышлениями Шмелев. – «Вот пройдусь по всему этому, нацарапаю героическую эпопею – тогда, Юленька-красавица, будете заказывать шикарные платья, чтобы ходить на встречи и приемы, у нас героев тоже чтут. Слава мужа и вас хорошо пригреет».

* * *

Довоенный Киев. Двор университета заполнили люди. Небольшая группка студентов оживленно обсуждала последние события. То и дело слышались названия городов и городков, которые сдавала Красная Армия, отступая перед немецкой танковой лавиной.

– А мы думали, что война быстро закончится, – сказал задумчиво высокий, темноволосый, ладный парень. Его звали Филипп Саблин. – А она разгорается все сильней. Если так пойдет, то скоро и Киев станет прифронтовым городом.

– Ты – пораженец! – воскликнул худой, лохматый, в очках Алеша Малькевич. – Киев – прифронтовая полоса! Ты наверно забыл, что такое Киев? Это центр древнейшей культуры Руси! Потерять Киев, потерять веру в победу! Киев всегда был…

– Ладно тебе! Ты не на митинге! Я не пораженец, а реалист. Ты что, не видишь как тихо, скромно идет эвакуация, вывозят архивы, банковские ценности? Значит, есть опасность! – возразил Филипп.

– Смотри, ты доболтаешся, – предупредил Саблина невысокого роста, кряжестый паренек в серой простой рубашке, заправленной в брюки. Его голова на толстой короткой шее казалась малоподвижной, и тусклые бесцветные глаза, которые называют «рыбьими», в упор уставились на Филиппа. – Доболтаешься! Не будь я Андрей Коровенко, если таких паникеров не призову к ответу. Из-за таких как ты… – зло хотел что-то он сказать.

– Ребята! – воскликнула стоявшая рядом девушка. – Идет война! Надо что-то делать, а вы сцепились, как петухи!

– Я вот и размышляю, что пора идти в военкомат, – сказал Саблин, не обращая внимания на слова Коровенко. – Надо делом доказывать, на что ты способен. А рычать каждый может.

– Пока нас не позвали, – возразил Малькевич. – Значит, есть уверенность, что и без нас покончат с Гитлером.

– Не берут, потому что студенты. Но я пойду сам в военкомат. Немецкий знаю, может