— Оно тоже наверняка мокрое, все в росе. Но если хочешь,давай посидим. Терять все равно нечего, и так мы с тобой уже до нитки промокли.Я раньше думала, на юге ночи сухие, без росы.

Они присели на ствол поваленного дерева на краю поляны.Вадим обнял Машу за плечи и поцеловал в висок.

— Замерзла?

— Знобит немножко. Но это ерунда, я всегда мерзну.

— Смотри не простудись. Маша тихо засмеялась.

— Прямо как в том анекдоте про интеллигента, который попалпод асфальтовый каток. Знаешь?

— Нет. Расскажи, я сто лет не слышал ни одного анекдота проинтеллигента. Сейчас все про «нового русского».

— Это старый анекдот. Попал интеллигент под асфальтовыйкаток, стал плоским, как тряпочка. Рабочие думают, что с ним теперь делать?Положили на порог бытовки, стали ноги вытирать, чтоб добро не пропадало. Онстал грязный с одной стороны. Его на другую перевернули, он опять стал грязный.Уборщица постирала его, повесила сушить. А он простудился и умер.

Но Вадим не слушал ее. Он перестал дышать, быстро прикрылладонью рот Маши.

— Тихо! — шепнул он ей прямо в ухо. — Шорох какой-то… Здесьгадюки водятся…

Он огляделся, поднял автомат. Но было тихо. Он глубоковдохнул влажный ночной воздух. Что-то вокруг неуловимо изменилось. Он даже непонял сразу, что именно. «Померещилось», — решил он, но тут заметил — совсемблизко, метрах в десяти от них, образовалась широкая прогалина между кружевнымиверхушками травы — будто что-то большое, тяжелое примяло траву. Вновьпослышался шорох. Вадим щелкнул затвором автомата и вскочил на ноги. Лунасветила достаточно ярко, чтобы разглядеть черневший в траве силуэт.

Вадим решил сначала выстрелить в воздух, но вместо выстрелараздался пустой щелчок. Он успел выругать себя, что не прихватил запаснуюобойму. Черный силуэт выскочил из травы. Вадим и Маша узнали Ахмеджанова.

Через секунду два тела сплелись в жуткий сопящий клубок.Вадим успел перехватить руку чеченца, зажатый в ней нож выскользнул в траву.Упал и автомат, которым Вадим собирался ударить Ахмеджанова по голове.

Они дрались безмолвно. Силы были равные, они одного возрастаи примерно одинаковой комплекции. Из-за перенесенной месяц назад операцииАхмеджанов чуть-чуть слабей физически, но это с лихвой компенсировалось дикойненавистью к противнику. Доктор только защищался, чеченец нападал.

Маша лихорадочно искала в траве нож. Все ее существососредоточилось на этом ноже. Сейчас она найдет его и всадит в спину, обтянутуючерной джинсовой рубашкой.

Дерущиеся откатились к высокому, поросшему мхом камню. Лунаярко освещала их, но Маша боялась смотреть в ту сторону. Белая рубашка, белаяголова Вадима, Ахмеджанов как сплошное черное пятно — все переплелось,перепуталось, они по очереди одолевали друг друга…

«Нож! Нож!» — повторяла про себя Маша, шаря в траве. Наконецрука ее нащупала твердую рукоять. Хоть пластмасса рукоятки была мокрой искользкой, держать ее было удобно из-за специальных углублений для пальцев.Подбежав к дерущимся, Маша замахнулась, целясь в черную спину, и вдруг услышалакороткий глухой стук. Чеченец изловчился и шарахнул Вадима затылком о камень.

Доктор как-то сразу обмяк, белое пятно рубашки сталомедленно сползать вниз. Из Машиного горла вырвался странный, хриплый крик.

— Вадим! — сырой ночной воздух отнес этот, словно чужой,крик далеко, к горящему поселку. «Ди-им…» — равнодушно ответило эхо.

Запястье ее правой руки стиснули стальные пальцы чеченца,она услышала хруст собственных суставов, но никакой боли не почувствовала.Левой рукой Ахмеджанов сдавил ей горло. Нож упал в траву. Машу охватилакакая-то дикая, звериная ярость. В ушах стоял глухой звук удара седой головыВадима о камень, она видела в темноте белые, коротко стриженные волосы надвысоким лбом на фоне черного мха. Лица она разглядеть не могла, соленый туманзастилал глаза.

Ей удалось вывернуться и резко ударить чеченца головой в челюсть.Он коротко застонал, сплюнул кровь и осколок зуба, и этой минутки Маше хватило,чтобы вмазать ему изо всех сил острой коленкой в пах. Он скорчился, руки егоослабли, Маша вырвалась и побежала.

Она мчалась по высокой траве, задыхаясь, слизывая с губсоленые грязные слезы, от которых песок скрипел на зубах. Новые замшевыебосоножки отяжелели от ночной росы. Сердце колотилось где-то у горла. Несколькораз она спотыкалась, чуть не падала, но неслась дальше, подгоняемая топотом,сопением, бранью чеченца.

— Стой, стой, сука! Я все равно убью тебя! Если ты неостановишься сама, я изрежу тебя на куски! Ты умрешь очень больно!

В школе Маша слыла чемпионкой среди старших классов в бегена короткую дистанцию. Но только на короткую — шестьдесят метров. Она бегалаочень быстро, но скоро выдыхалась. Сейчас она чувствовала, как ноги становятсяватными, а в ушах нарастает тяжелый пульсирующий звон. От пота и соленых слезсаднила маленькая царапина на шее, оставленная финкой Максуда. Это придало ещенемного сил, но совсем мало. Споткнувшись о торчавшие из земли корни, Машаупала.

Подняться она уже не смогла. Чеченец навалился на нее всейтушей. Она впилась зубами в его потную волосатую руку. Ей даже удалось опятьвывернуться, вскочить все-таки на ноги, но он тут же схватил ее за волосы, иона почувствовала у горла знакомый уже холодок лезвия.

— Вот и все, девочка, — прохрипел он задыхаясь, — я обещалперерезать тебе горло, и я сделаю это. Жаль, что твой доктор не увидит, как тыумрешь. Но вы скоро встретитесь с ним в вашем христианском раю.

Погоня за девчонкой вовсе не входила в планы Ахмеджанова.Ему необходимо быстро уйти, спрятаться, раствориться в ночной темноте. Но он немог оставить ее жить. Он все понял: кассету взял доктор. А подкинула ее Ивановуэта тощая девка, переодевшись и изменив внешность до неузнаваемости. Она учитсяв театральном училище и устроила весь этот спектакль. Его, Аслана Ахмеджанова,перехитрили, обвели вокруг пальца, а он поверил. Он позволил сделать из себяидиота и теперь не сможет спокойно дышать, если оставит в живых эту хитруюдевку, соплячку, которая посмеялась над ним. Да, он очень спешит. Но несколькихминут на то, чтобы перерезать ей горло, не пожалеет.

— Господи, прости меня, — прошептала Маша, закрыв глаза. —Господи, помоги моим родителям!

Слезы высохли. Волной нестерпимой боли окатила вдруг Машу сголовы до ног жалость к маме с папой, которые даже не смогут ее похоронить, ониостанутся одни на свете, они старенькие оба…

Ахмеджанов медлил вопреки всякому здравому смыслу. Из самыхглубин его души поднялся древний охотничий инстинкт, даже не человеческий —звериный. Хищник, заполучивший добычу, иногда не сразу пожирает ее, а позволяетсебе немного помедлить, как бы поиграть, насладиться своей полной,бесповоротной властью над жертвой. Эта девка ему не только враг по крови ивере, она унизила его как мужчину. Для него, мусульманина, было страшнымоскорблением то, что женщина оказалась хитрей, сумела обмануть и переиграть.Сейчас он полоснет по этому тонкому вздрагивающему горлу. Он сделает глубокийнадрез, до кости, и горячая кровь хлынет пульсирующей широкой струёй. Она умретне сразу. Она успеет почувствовать липкий, ледяной смертный ужас. Этот ужаспридаст ему сил, вольется в его душу сладким и целебным чувством победы. Емунадо много сил сейчас, очень много сил.