— Почему протесты? — удивилась Маша. — Здесь же и так нашивойска стоят… Ведь не для того, чтобы в море купаться?

— Одно дело — войска, другое — боевые операции, — сталобъяснять Василич, но шум двух вертолетов заглушил его слова.

Два военных вертолета летели совсем низко, прямо надголовой. Винты рассекали воздух, поднимая ветер, отчего трава стелилась кземле, трепетали и хлопали брезентовые стенки палатки. Сильная струя ударила влицо, Маша зажмурилась. А когда открыла глаза, перед ней стоял Вадим…

Фельдшер, взглянув на них, хмыкнул иОтошел в сторонку, кзакопченному походному керогазу. Он успел приготовить чай, выкурить папиросу и,наконец не выдержав, позвал:

— Эй, заложники, кончай целоваться-обниматься, давайте впалатку, чай пить будем.

— Отличная штука ваш керогаз, — заметил Вадим, осторожновзяв в руки обжигающую жестяную кружку с чаем, — только воняет и коптит.

— Я без него, родимого, как без рук, — сообщил фельдшер, —но воняет он сильно, что правда, то правда. И копоти много. Зато чаек хорош.

— Да, чай какой-то особенный, — кивнула Маша, — оченьвкусный.

Послышались голоса и шаги. В палатку заглянул Константинов.

— Ну что, товарищ полковник, не поймали? — спросил фельдшер.

— Нет, Василич, — вздохнул Константинов, — не поймали.

— А тех, троих? Вы заходите, чайку попейте с нами.

— Спасибо, Василич. От чайку не откажусь. Из тех троиходного уложили, другого взяли живым, а третий ушел.

— На базу-то скоро полетим? — спросил Василич, подаваяполковнику кружку с чаем.

— Через час-полтора. Как вертолеты вернутся. Слушай,Василич, вот ты тут сидишь, чаи распиваешь. А там старлей руку ободрал до мяса.И керогаз твой коптит, — заметил полковник, — ты бы вышел, помазал старлеяйодом и примус успокоил бы свой.

— Ладно, понял, — Василия, кряхтя, поднялся и вышел изпалатки.

— Ну что, Мария Львовна, — Константинов пристально взглянулна Машу, — и не жаль вам синеглазой корреспондентки газеты «Кайф» ЮлииВорониной? На нее розыск объявлен, поймают, обвинят в убийстве кандидата вгубернаторы. Во всяком случае, заподозрят.

— Юля Воронина никого не убивала, — тихо сказала Маша, — онатолько подкинула чеченской марионетке кассету, на которой он сам был заснят.Помните, как в финальной сцене «Гамлета»: «Ступай, отравленная сталь, поназначению!» Юля Воронина только прилепила лейкопластырем кассету к крышкеунитазного бачка в индивидуальном сортире в офисе Иванова. А чеченцы нашли иубили Иванова.

— Я не сомневаюсь, что вы, Машенька, станете знаменитойактрисой, — медленно произнес полковник, — но мой вам совет на будущее: никогдане занимайтесь самодеятельностью. Самодеятельность и профессионализм — вещинесовместимые.

— Это была не самодеятельность, а самооборона, — возразилаМаша, — Ахмеджанов не успокоился бы, пока не нашел кассету.

— Глеб Евгеньевич, — вступил в разговор доктор, — теперь,вероятно, кассета уже потеряла для вас всякий смысл? Там уже нет для вас ничегонового?

— Почему? Есть кое-что новое и интересное.

— Глеб Евгеньевич, я еще должен вам сказать, в местноймилиции есть такой капитан, Анатолий Головня. Он тоже чеченская марионетка. Онприходил ко мне сразу после того, как они обнаружили пропажу кассеты,провоцировал меня довольно грубо. Думаю, непосредственно по заданиюАхмеджанова. Правда, может, он липовый капитан и удостоверение у негофальшивое?

— Нет, Вадим Николаевич. Головня был настоящим капитаноммилиции, и удостоверение у него настоящее.

— Вы сказали — был? Его уже арестовали?

— Арестовали, — кивнул полковник, — только допросить неуспели. Он умер в тюремном госпитале.

— Как? Сам?

— Резонный вопрос. По официальному заключению — сам.

— Глеб Евгеньевич, — тихо спросила Маша, — как вы узнали,что Юлию Воронину сыграла именно я?

Константинов молча вытащил из кармана коробочку из-подконтактных линз.

В палатку заглянул фельдшер.

— Товарищ полковник, я извиняюсь, там ребята бомжа какого-топодобрали, говорят, бродил по лесу.

Вадим выскочил из палатки первым. «Андрюха жив!» —прозвучало у него в мозгу.

На траве сидел страшно худой, сгорбленный старик влохмотьях. Реденькая седая борода чуть шевелилась на легком ветру.

— Неужели это он? — прошептала Маша. — Ты ведь не видел егомертвым! Он мог выжить…

— Нет, Машенька, — грустно покачал головой Вадим. — Андрюхапогиб. Это совсем другой человек. Такие, как он, есть в каждом селе здесь, вгорах. Этому повезло, а Андрюха погиб. Как тебя зовут? — обратился доктор кстарику.

— Иван, — тихо ответил тот.

Перед самым Новым годом пошел дождь. Москва утопала вледяной слякоти, только по ночам глубокие лужи затягивались тонкой корочкойльда. Иногда дождь сменялся колючей серой крупой, которая таяла, не долетая доземли.

— Если сейчас ударит мороз, — говорил Машин папа, усаживаясьна заднее сиденье «Тойоты», — будет такой гололед, что вам, Вадим, прибавитсяработы. Всех ведь и с переломами, и после дорожных происшествий — к вам везут,в Институт Склифосовского.

На чудом уцелевшей «Тойоте» теперь красовался московскийномер. Она не ехала, а почти плыла по глубоким лужам старомосковских переулков.Выехали на Тверскую, под колесами захлюпала ледяная каша.

— Лева, закрой окно, — сказала Машина мама, — ты наспростудишь.

— Натальюшка, тепло ведь. Так приятно ехать с приоткрытымокном!

— Но не в декабре!

— Тоже мне, декабрь, — пожал плечами Лев Владимирович. —Вадим, у вас там, за городом, есть хоть немного снега?

— Там все бело. Лев Владимирович. Никакой слякоти.

— Хорошо. А то Новый год без снега — это грустно. В тихомдачном поселке в сорока километрах от Москвы Вадим купил небольшую двухэтажнуюдачу. Денег, полученных за квартиру и дом в курортном городе, едва хватило напокупку и ремонт подмосковного коттеджа. Ремонт пришлось делать капитальный,проводить горячую воду, встраивать ванную. Закончился он всего неделю назад.Новый год собирались встретить вчетвером, с Машиными родителями, в новомсвежеотремонтированном доме. А сегодня, тридцатого декабря, должна состоятьсяпремьера на учебной сцене Малого театра. Известный молодой режиссер поставил состудентами спектакль по пьесе Островского «Бешеные деньги». Маша играла главнуюроль — Лидию Юрьевну Чебоксарову, взбалмошную и расчетливую красотку.