– Нам придется работать быстро, пока ткань находится воптимальном…

– Очень сложно перейти барьер, – сказала женщина.

– Но кто вы? – спросила Роуан.

У окна сидел Рембрандт – старый, усталый, с всклокоченнымиволосами и похожим на картошку носом. Она спросила, что он об этом думает, а онлишь поднял сонный взгляд, а затем взял ее руку и положил ей на грудь.

– Я знаю эту картину, – сказала она. –Молодая невеста…

Роуан проснулась. Часы пробили два. Она подождала, неоткрывая глаз, думая, что сейчас последуют другие удары – наверное, не меньшедесяти, – и это будет означать, что она проспала все на свете. Но всегодва? Это слишком поздно.

Откуда-то издалека доносилась музыка. Играл клавесин,аккомпанируя низкому голосу. Звучал неторопливый, скорбный рождественский гимн,один из старых кельтских гимнов о младенце в яслях. Аромат хвои, чутьсладковатый, смешивался с запахом горящих поленьев. Как тепло и уютно.

Она лежала на боку и смотрела, как на стеклах постепеннозастывает узорчатый иней. Очень медленно из воздуха начала выплывать фигурамужчины, стоящего спиной к окну, со сложенными на груди руками.

Она прищурилась, наблюдая за процессом: смуглое лицо сблестящими зелеными глазами, сформированное миллиардами крошечных клеток,становилось все отчетливее. Джинсы и свитер скопированы идеально, до мельчайшихдеталей, как на фотографиях Ричарда Аведона, где можно различить каждый волосокна голове. Он опустил руки и приблизился к ней, передвигаясь вовсе не бесшумно.А когда он наклонился, она разглядела на его коже поры.

Значит, мы ревнуем, вот как? Она коснулась его щеки, лба –точно так, как дотрагивалась до Майкла, и ее пальцы не провалились в пустоту:под ними словно было живое тело.

– Солги ему, – тихо произнес он, едва шевелягубами. – Если любишь его, солги.

Ей казалось, что она почти ощущает дыхание на своем лице. Апотом она увидела, что силуэт Лэшера стал полупрозрачным и сквозь него вновьпросвечивает окно.

– Не исчезай, – попросила она. – Побудь ещенемного.

Но видение дернулось и поплыло в воздухе, как газетнаявырезка, пойманная ветром. Она почувствовала охватившую его панику, удушливыеволны которой докатились и до нее.

Она протянула руку, чтобы схватить его запястье, но пальцысжали пустоту. Порыв воздуха обдал ее жаром, пролетел над кроватью, раздулшторы и осел белым инеем на оконном стекле.

– Поцелуй меня, – прошептала она, закрывая глаза.Ее лица и губ словно коснулись прядки волос. – Нет, этого мало. Поцелуйменя.

Он медленно собрал оставшиеся силы, и его прикосновениестало более ощутимым. Сказывалась усталость после материализации. Усталость ииспуг. Его собственные клетки почти полностью прошли молекулярное слияние счужеродными клетками. Где-то должен быть остаток после реакции, или мельчайшиечастички материи разбились в такую мелкую пыль, что проникли в стены и потолокточно так, как он проникает в них.

– Поцелуй меня! – потребовала она и почувствовала,как ему трудно. Но уже через секунду невидимые губы прижались к ее губам иневидимый язык проник ей в рот.

«Солги ему».

«Да, конечно. Я ведь люблю вас обоих…»

Он не слышал, как она спустилась. В холле было сумрачно итихо. В центральном камине зала пылал огонь. Кроме того, зал освещалиразвешанные на ели гирлянды с маленькими мигающими лампочками.

Роуан остановилась в дверях, любуясь Майклом, который,забравшись на самую вершину лестницы возле ели, завершал последние штрихи иедва слышно насвистывал в такт старинной ирландской рождественской песне,звучавшей по радио.

Как печально. Роуан почему-то представила дремучий старыйлес зимой. И этот мелодичный свист был таким тихим, почти неуловимым. Онакак-то раз уже слышала эту песню. У нее было смутное воспоминание о том, чтоона слушала ее вместе с Элли, которую эта мелодия растрогала до слез.

Роуан прислонилась к косяку, разглядывая огромное дерево,сплошь усыпанное похожими на звезды крошечными огоньками, и вдыхая густойхвойный аромат.

– А вот и она, моя спящая красавица, – произнесМайкл и улыбнулся той любящей улыбкой, при виде которой ей каждый раз хотелосьброситься к нему в объятия.

Но она не шевельнулась – просто стояла и смотрела, как онлегко и быстро спускается по лестнице и подходит к ней.

– Тебе лучше, моя принцесса? – спросил он.

– Как все дивно. И песня такая печальная. – Онаобняла мужа за талию и положила голову ему на плечо, глядя на ель снизувверх. – Ты отлично потрудился.

– А теперь начинается самое интересное, – сказалон и, чмокнув Роуан в щеку, увлек за собой в соседнюю комнату, где на маленькомстолике возле окна стояла открытая картонная коробка. Майкл жестом предложил заглянутьвнутрь.

– Какая прелесть! – Она вынула из коробкималенького белого фарфорового ангела с едва заметным румянцем на щечках ипозолоченными крылышками. Потом заметила тонко расписанную фигурку Санта-Клаусаи крошечную фарфоровую куколку, наряженную в настоящий красный бархат. –Изумительные игрушки. Откуда они? – Она взяла в руки золотое яблочко ичудесную пятиконечную звезду.

– Они у меня целую вечность. Я учился еще в колледже,когда начал их коллекционировать. Я даже не предполагал, что они предназначеныдля этого дерева, для этого зала, но так оно и есть. Вот, выбирай первуюигрушку. Я без тебя не начинал. Хотел, чтобы мы сделали это вместе.

– Выбираю ангела, – сказала она, приподнялаигрушку за крючок и понесла к дереву, чтобы лучше рассмотреть в мягкомосвещении.

Ангелок держал в своих ручках крошечную позолоченную арфу, ана его маленьком личике все было нарисовано как полагается: тонкие красныегубки, голубые глазки. Она подняла игрушку как можно выше и зацепила крючок,ставший невидимым в темноте, за пружинящую ветку. Ангел вздрогнул и застыл ввоздухе, словно колибри в полете.

– Ты думаешь, ангелы тоже зависают в воздухе, какколибри? – спросила она шепотом.

– Да, скорее всего, – сказал он. – Ты жезнаешь, каковы они: любят покрасоваться, к тому же могут делать все, что имзахочется.

Майкл подошел сзади и поцеловал ее волосы.

– И как только я жила здесь без тебя? – спросилаона.