Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ты паинька, – поспешила успокоить его женщина, – ты в прошлый раз все просто типаньки, как привез! – Щелкнула пальцами и даже причмокнула.
Мужчина продолжил трапезу.
– А знаешь, пуся, давай, пожалуй, выпьем шампанского, – сообщила о принятом решении и повернулась в поисках официанта, но увидела Ирину. Мгновенно, как умеют женщины, оценила прическу, наряд и украшения, презрительно фыркнула и замолкла, застыв с напряженной спиной, потом отпила глоток воды из фужера, помахала ладошкой, как веером, остужая вдруг раскрасневшееся лицо, прижала пальцы к виску и, наполнив взгляд страданием, склонилась через стол и стала настойчивым шепотом убеждать мужчину отправиться домой, потому как «внезапно разразившаяся мигрень превратила ее пребывание в ресторане в непереносимое страдание».
Мужчина, оторвавшись от еды, поднял горестный взгляд на Ирину, потом обреченно посмотрел на спутницу, которая продолжала говорить, уже ухватив его за рукав френча, тем самым лишив возможности пронзать вилкой и доносить еду до рта, шумно вздохнул, прощально обозрел недоеденное блюдо и поторопился закончить трапезу, чтобы уже через несколько минут, понурым видом напоминая животину, ведомую на заклание, быть удаленным из зала рыжеволосой, которая, не удержавшись, все же фыркнула, проходя мимо столика иностранной фифочки.
Официант принес Ирине бокал вина, которое, хотя и не вполне соответствовало ее ожиданиям, но все же оказалось вином, потому спорить и требовать замены она не стала, удовлетворившись созерцанием виноватой улыбки официанта. Рыба же, скрывавшаяся под серебряной крышкой, поднятой официантом с видом заправского иллюзиониста, напротив, оказалась отменной.
Оживление и суета при входе, заставили Ирину повернуть голову. В зал вплыла статная, темноволосая женщина в элегантном черном платье, с охапкой цветов в руках, скользнула равнодушным взглядом по немногочисленным гостям, лишь на мгновение задержавшись на ней, и направилась к соседнему столику у окна.
– Зинаида Николаевна, какая честь! – Метрдотель и официант, счастливо улыбаясь, сопроводили гостью до места, ловко подхватили небрежно протянутый букет и суетливо отодвинули стул, помогая расположиться. – Вы сегодня одна? – осведомился метрдотель, отбирая у помощника и протягивая гостье меню.
– Почему же одна? – недовольно посмотрела на него женщина. – Всеволод Эмильевич скоро подъедет. А вы пока несите все как обычно. И поскорее! – распорядилась, небрежным движением руки отпуская обоих.
Неспешно достав папироску, Ирина аккуратно вставила ее в мундштук. Услужливая рука официанта с зажженной спичкой немедленно появилась перед ее лицом.
– Кто это? – негромко поинтересовалась, указав взглядом на гостью.
– О-о-о! – почти простонал официант. – Это же Зинаида Райх! Жена народного артиста республики, революционера сцены режиссера ГосТИМа Всеволода Мейерхольда и… – наклонившись к Ирине, продолжил вполголоса: – бывшая супруга Сергея Есенина… который самоубийством жизнь закончил, – совсем тихо добавил он.
Ирина заметила краем глаза, что Райх прислушивается к словам официанта и что ее лицо едва заметно дрогнуло при упоминании имени поэта.
– А что такое ГосТИМ? – поинтересовалась у любителя театрального искусства.
– Государственный театр имени Мейерхольда! – торжественно расшифровал он. – Очень рекомендую посетить.
– Спасибо, голубчик, я все поняла, – отпустила словоохотливого поклонника сцены, втянула папиросный дым и незаметно оглядела посетителей ресторана, не просто из любопытства, а потому, что все время чувствовала на себе чей-то беспокоящий взгляд, хотя и не таивший опасности, но направленный именно на нее.
– Сева! Ну наконец-то! – услышала возглас Райх и увидела улыбающегося Мейерхольда, который торопливой походкой подошел к столику жены.
«Взъерошенный, вечно спешащий и вечно опаздывающий», – вспомнила слова Софи о главном режиссере обоих Императорских театров: драмы и оперы – Александринского и Мариинского, с которым та познакомилась, когда в ее красивую взбалмошную голову однажды ненадолго залетела мысль стать актрисой. Сама Ирина Мейерхольда видела лишь пару раз, да и то издалека. Первый раз – после лермонтовского «Маскарада», поставленного режиссером в самом начале 1917 года на Императорской сцене и показавшегося ей, семнадцатитилетней, не только прекрасным и романтическим, но и щемяще-мистическим и пугающим, как дурное предзнаменование; последний – в Зале армии и флота на Литейном, куда ходила на спектакль вместе с Ники. Сейчас отметила, что Мейерхольд почти не изменился, разве что лицо стало худее, а выдающийся нос еще выразительнее. Мейерхольда она не одобряла. В 1917 году тот безоговорочно принял большевистский переворот. Хотя, конечно, многие представители богемы в то время были очарованы революцией, показавшейся приходом царства Христова на землю, если, конечно, закрыть глаза на кровавую бойню Гражданской войны и большевистский террор, расстрелы вчерашних друзей по ложным обвинениям и безо всяких обвинений, разруху, голод и одичание страны. Слышала от Софи, которая знала все обо всех, что в 1918 году Мейерхольд вступил в РСДРП большевиков и возглавил театральный отдел Наркомпроса, чтобы средствами революционного агитационного театра помогать новой власти, при этом надел кожаную тужурку и прицепил парабеллум, с удовольствием играя роль театрального бунтаря.
«Ну, так для Севы революция – просто новый спектакль. Грандиозная постановка на огромной сцене», – снисходительно заметила тогда Софи. Впрочем, Ирина не осуждала его наивный романтизм. К тому же он никого не убивал.
Мейерхольд плюхнулся на стул напротив жены и закрутил головой.
– Сиди уж, – махнула рукой Зинаида, подав знак поспешившему было к их столику официанту, чтобы не подходил, – я все заказала, сейчас принесут. Уж думала, не дождусь тебя! – В голосе прозвучал упрек, будто действительно давно ждала.
– Да смех сплошной! – сделав виноватое лицо, хорошо поставленным голосом воскликнул Мейерхольд. – Представь, встретил Соколова…
– Володю?
– Ну да! И он меня просто уморил. Представь, ставит в Берлине на немецком языке «Идиота», – отломил кусочек хлеба и бросил в рот, – Достоевского.
– Я поняла, что не Мариенгофа, – мгновенно вспыхнув, язвительным тоном сказала Зинаида.
– И вот, – словно не заметив реакцию жены, продолжил Мейерхольд, – читает Володька актерам пьесу, причем, заметь, в труппе крупнейшие немецкие актеры… – прервался, увидев официанта, который поднес к столу глиняные горшочки с супом.
– Прошу, уха с расстегайчиками, – любезно улыбаясь, тот поставил блюда перед гостями.
– Отлично! – Мейерхольд потер руки, придвинул горшочек, наклонился, с наслаждением вдохнув запах и осторожно, боясь обжечься, проглотил первую ложку супа. – У-у-у, вкуснотища! – откусил расстегай, пожевал и торопливо проглотил под ожидающим продолжения взглядом Райх. – Так вот. Читает Володька первый акт, когда Рогозин рассказывает князю Мышкину, как валялся пьяный ночью на улице в Пскове – и собаки его объели… – торопливо, с видимым удовольствием проглотил еще пару ложек ухи. – И что же? – разломил расстегай, поднес к носу и вдохнул аромат, – только прочел – глядит, немцы все от смеха покатываются. Спрашивает, конечно, в
