— Делай со мной что хочешь, — шепнула она.

Мне было восемнадцать, и нам обоим безумно хотелось жить…

Уже ночью мы вышли на улицу, в море синих теней. Грозаразрешилась холодной моросью. Я хотел вернуть ключ, но Беа взглядом велелаоставить его себе. В надежде найти такси или автобус мы шли по бульваруСан-Хервасио молча, взявшись за руки и не глядя друг на друга.

— Я не смогу увидеться с тобой до вторника, —сказала Беа дрожащим голосом, будто сомневаясь в моем желании видеться с ней.

— Буду ждать тебя здесь, — ответил я.

Было как-то само собой понятно, что нам следует встречатьсятолько в этом старом особняке, потому что весь остальной город нам непринадлежал. Мне казалось, что, по мере того как мы удалялись оттуда, нашаблизость становилась все более эфемерной, что наши сила и тепло угасали скаждым шагом. Дойдя до бульвара, мы заметили, что улицы практически безлюдны.

— Тут мы ничего не найдем, — сказала Беа. —Лучше пойдем вниз по Бальмес.

Мы шли по улице Бальмес ровным шагом, прячась под кронамидеревьев от дождя и по-прежнему стараясь не глядеть друг на друга. Порой Беаускоряла шаг, словно желая оторваться от меня. На миг я подумал, что, стоит мнеотпустить ее руку, Беа бросится бежать. Я все еще ощущал вкус ее тела, и большевсего на свете мне хотелось прижать ее в углу какой-нибудь скамьи, зацеловать,наговорить кучу смешных глупостей. Но Беа уже была не со мной. Что-то словноподтачивало ее изнутри, и тишина на самом деле была немым криком…

Я прошептал:

— Что с тобой?

В ответ она криво улыбнулась, испуганная, одинокая. Я увиделсебя ее глазами; мальчишка, который считает, что завоевал весь мир за час и ещене знает, что может потерять его за минуту. Я не стал ждать ответа. Кажется, я,наконец, начал приходить в себя. Понемногу стал слышен шум улиц, клубы паравокруг уличных фонарей и светофоров словно обтекали невидимые стены.

— Нам лучше расстаться здесь, — сказала Беа,отпуская мою руку.

Огни стоянки такси светились на углу чередой светлячков.

— Как хочешь.

Беа наклонилась и коснулась моей щеки губами. Ее волосыпахли воском.

— Беа, — начал я еле слышно, — я люблю тебя…

Она молча покачала головой и приложила пальцы к моим губам,словно эти слова ее ранили. Сказала:

— Во вторник в шесть, хорошо?

Я кивнул и долго смотрел, как она уходит, такая неожиданнонезнакомая, как ее фигурка скрывается от моего взгляда в такси. Еще одинтаксист, который с любопытством наблюдал за нами, подрулил ко мне:

— Ну что? Домой, командир?

Я покорно сел к нему в машину. Таксист разглядывал меня взеркало, а я провожал глазами машину, увозившую Беа, два огонька в омуте тьмы.

Я так и не смог заснуть, пока заря не окрасила окно комнатыв сотни оттенков серого, один мрачнее другого. Разбудил меня Фермин, которыйбросал камушки мне в окно с площади перед церковью. Натянув на себя что-то неглядя, я спустился, чтобы открыть ему дверь. Фермин лучился невыносимымэнтузиазмом, несмотря на то что на дворе был понедельник и час довольно ранний.Мы подняли решетки и повесили табличку «Открыто».

— Ну и круги у вас под глазами, Даниель. Прямокотлованы. Похоже, вы за ночь горы своротили.

Я прошел в подсобку, обернулся синим фартуком и протянул емуеще один, точнее сказать, с яростью швырнул. Фермин, хитро улыбаясь, поймал егона лету. Я отрезал:

— Скорее горы сами на меня обрушились.

— Все эти красивости оставьте дону Рамону Гомесу де лаСерна, а то у него самого не слишком здорово получается. Ну, рассказывайте.

— О чем?

— О чем хотите. О том, сколько раз тореро поразил быкашпагой, о кругах почета вокруг арены.

— Мне не до шуток, Фермин.

— Молодо-зелено. Ладно, не обижайтесь, есть свежиеновости о вашем Хулиане Караксе.

— Я весь внимание.

Он скорчил интригующую физиономию: одна бровь вверх, другаявниз.

— Ну, вчера я доставил Бернарду домой в целости исохранности, с незапятнанной честью, но парой синяков на ягодицах. Спать всеравно не хотелось, как всегда случается после длительной и бесплодной вечернейэрекции, и я зашел в один из информационных центров барселонского дна, а именнов заведение Элиодоро Саль-Фумана по прозвищу Хрен Холодный. Заведениерасположено в нездоровой, но весьма колоритной местности на улице Сант-Жерони,в самом главном и достославном месте квартала.

— Ради Бога, Фермин, короче.

— Так я к чему? Воспользовавшись давним расположениемко мне некоторых местных завсегдатаев, бывших моих товарищей по несчастью, я,едва войдя, приступил к расспросам об известном нам Микеле Молинере, супругевашей Маты Хари, — Нурии Монфорт, якобы пользующемся гостеприимствомодного из муниципальных пенитенциарных отелей.

— Якобы?

— Лучше не скажешь, ибо в данном случае слово с деломразошлись дальше некуда. Опыт показывает, что мои информаторы из забегаловкиХрена Холодного по части сведений о численности и составе тюремного населениязаслуживают куда большего доверия, чем кровососы из Дворца правосудия; и смеювас уверить, друг мой Даниель, что никто слыхом не слыхивал ни о каком МикелеМолинере — ни как о заключенном, ни как о посетителе, ни просто как о живойдуше, хоть как-то связанной с тюрьмами Барселоны по меньшей мере лет десять.

— Может, он в другой тюрьме.

— Ну да, в Алькатрасе, Синг-Синге или Бастилии.Даниель, та женщина вам солгала.

— Похоже на то.

— Не похоже, а точно.

— И что теперь? Микель Молинер — ложный след.

— Эх и скользкая личность эта Нурия…

— Что вы имеете в виду?

— Что надо идти по другому пути. Не лишним было быпосетить ту старушку, добрую нянечку из сказки, которую вчера утром сочинил нампреподобный.

— Только не говорите, что подозреваете, будто старушкатоже пропала.

— Нет, но я считаю, что хватит нам манерничать иобивать ступеньки главного входа, будто милостыню просим. В этом деле нужновоспользоваться черным ходом. Вы со мной?

— Вы, как всегда, правы, Фермин.

— Тогда вытряхивайте пыль из маскарадного костюмацерковного служки, ибо сегодня вечером, как закроемся, мы нанесем визитмилосердия старушке в приюте Святой Лусии. А сейчас рассказывайте, как у васвчера с той кобылкой? И поподробнее, от чрезмерной скрытности появляются угри.

Я смирился, вздохнул и выложил все в подробностях, а когдазакончил, да еще и поделился экзистенциальной тоской школьника-переростка,Фермин внезапно порывисто меня обнял, чего уж я никак не ожидал.