Алексис с громким стоном отстранилась, вытирая руками щеки.

— Боже, ненавижу реветь.

— Понимаю. За последние двадцать четыре часа я наревелась на всю жизнь.

— Почему? — Алексис, шмыгнув носом, подняла голову.

Ой. Ну да. Она ведь ничего не знает о Маке. Лив пожала плечами и ввела ее в курс дела.

У Алексис отвисла челюсть.

— Вот это да. Насыщенная у тебя жизнь.

— Весьма.

— И что… у тебя с ним все кончено?

Горло Лив сдавил спазм.

— Я сказала ему непростительные вещи.

Алексис склонила голову набок, и Лив подумала, что сейчас последует что-то глубокомысленное, в духе Алексис.

— Может, ему нужно было их услышать.

Лив закатила глаза.

— Я сама напросилась, да?

— Ага.

Боже, что, если она все окончательно испортила?

— Ему не нужно было их услышать. Ему было нужно, чтобы я поняла его, поддержала. А я облажалась.

Алексис взяла ее за руку.

— Сделай глубокий вдох.

Лив вернулась к стойке, налила еще порцию и выпила. Алексис присоединилась к ней и сделала то же самое.

— Знаешь, чего я хочу? — спросила Алексис, ставя стакан.

— Напиться в хлам и ругать мужиков?

— Нет. Вообще да. Но я говорю о том, что будет после.

— Чего же ты хочешь?

Алексис налила в два стакана и протянула один Лив.

— Уничтожить Ройса Престона.

Подруги коснулись стаканами. На большее их не хватило бы.

— Поддерживаю, — заплетающимся языком подытожила Лив.

Впервые в жизни Мак желал быть безработным.

Потому что, уйдя от Лив и добравшись до дома, он схватил непочатую бутылку виски «Джеймсон» и взял ее с собой в кровать. Он не собирался посещать свои клубы или общаться с людьми, пока не сможет забыть ее вкус, ее тело, любое воспоминание о ней.

Три дня он не принимал душ. Почти не ел. Игнорировал телефонные звонки и эсэмэски. Швырял что-то в стену. Что-то разбил. Но в основном спал и пил и, когда слишком напивался, много думал о том, чтобы набрать ее номер и наговорить бессвязное голосовое сообщение, но, слава богу, этого не произошло, ведь иногда он даже начинал плакать.

Потому что сердце истекало кровью в его проклятой груди.

На четвертый день дверь его спальни распахнулась.

— О черт, чем здесь воняет?

Он повернул голову. На пороге стояли его друзья с одинаковым отвращением на лицах.

— Чего надо? — прорычал он.

— Пришли тебя спасать, — сказал Гевин. — Только, думаю, нам понадобятся противогазы.

— Исчезните.

Гевин прикрыл рукой нос и рот.

— Серьезно, Мак. Здесь воняет, как в клетке у верблюда. Ты тут мочился в постель или что?

Мак швырнул в них подушкой. Она приземлилась в десяти футах от них.

— Уходите.

Изобразив преувеличенный рвотный позыв, Гевин перешагнул через подушку, через груду грязной одежды и пошел в ванную. Мак услышал, как из душа полилась вода.

— Иди, помойся, засранец, — сказал Гевин, когда вернулся. — Живо. А потом спускайся вниз. Пора нам вмешаться.

Они вышли, и дверь захлопнулась.

Мак смотрел в потолок. Да пошли они. Ему не требовалось ничье вмешательство. Пусть оставят его одного, чтобы он мог предаться страданиям. Он провел рукой по щетинистому подбородку, уловил запах давно не мытого тела и понял, что парни были правы по крайней мере в одном. Душ не помешает.

Одеревеневшие мышцы запротестовали, когда он сел и опустил ноги с кровати. Он не мог вспомнить, когда в последний раз так долго не выходил на пробежку. Горячая вода ударила по затекшим плечам.

Конечно, во всем этом просматривалась некая поэтическая справедливость. Основатель книжного клуба Bromance, человек, считавший, что в «инструкциях» есть ответы на все вопросы, который думал, что знает все о любви, — повержен женщиной.

Хотя нет, неправда. Он сам себя поверг. Нарушил одно из самых важных правил: никогда, никогда не лгать. Тысячу раз он имел возможность сказать Лив правду, но он этого не сделал. Даже когда она рассказала ему о своем болезненном прошлом, он убедил себя, что ему нужно больше времени, чтобы найти правильные слова. Он проигнорировал все, что читал в книгах, забыл все уроки, которые пришлось усвоить героям. А теперь слишком поздно.

Мак потер руками лицо и подставил его под горячие струи. Обжигающий ливень стал ему наказанием, выговором, попыткой очиститься. Понадобится тысяча таких душей, чтобы смыть отпечаток Лив с его тела, но даже этого не хватит, чтобы смыть с его сердца воспоминания о том, каково это — решительно, безоглядно, яростно влюбиться. Инструкции никогда не давали советов, как выжить после «недолго и несчастливо». Придется справляться самому.

Через пятнадцать минут он наконец спустился вниз. Русский встретил его в коридоре возле кухни.

— Тебе нужно дружеское объятие, да?

— Нет… ой.

Русский втянул его в неловкое, мускулистое объятие. Лицо Мака было прижато к плечу Русского, и в этом правда было что-то утешающее, поэтому он замер так на мгновение и закрыл глаза. Объятия здорово недооценены.

— Пахнешь намного лучше, — сказал Русский, отпуская его.

Войдя на кухню, Мак застал парней за уборкой. Малколм, в резиновых перчатках, которые едва налезли на его крупные руки, мыл раковину. Грязная посуда из нее чудесным образом исчезла.

— Чувак, здесь творился просто кошмар, — сказал Дэл, не поднимая головы. Он оттирал что-то липкое на столешнице. — В жизни такого не видал.

— Мне трудно дались эти несколько дней.

— Представляю, — сказал Гевин. — На полу лежал кусок пиццы, который мог вот-вот обрести разум и завоевать всю планету.

— Да ладно тебе, прошло-то всего четыре дня.

Все замерли и уставились на него.

— Что? — буркнул он.

— Прошло пять дней, — сказал Гевин.

Пять дней? Он потерял целый день? Как, черт возьми, это случилось? Вот черт. Может, Лив пыталась ему позвонить? Когда он в последний раз проверял?

— Где мой телефон? — выдохнул он.

Гевин пожал плечами. Мак развернулся и побежал наверх. Он сбрасывал с кровати одеяла, кидал подушки через плечо. Ничего. Где же он? Мак опустился на пол и заглянул под кровать. Вот. Мак схватил телефон и перевернул экраном вверх. Попробовал включить. Выругался, поняв, что батарейка разряжена. Схватил зарядное устройство и побежал обратно.