раковиной и прищуривается через окно на свой сад, где белка устраивает засаду на кормушку для птиц. Пятнистая кожица яблок разворачивается с ее ладони длинной непрерывной спиралью. Она передает мне один из этих «локонов», чтобы я жевала его, как делала, когда я была ребенком, а затем продолжает чистку.

– Твоему отцу как-то раз приглянулась одна из девушек в его офисе, – говорит она мне вдруг, все еще стоя ко мне спиной.

– Что? Когда?

– Я забыла. Это было очень много лет назад. Думаю, в Гонконге. Или, может быть, в Сингапуре.

– Что случилось?

– О, ничего, дорогая. Это была всего лишь одна из его глупых идей.

Она стучит в окно, чтобы отпугнуть белку.

– А командир твоего деда написал моей матери строгое письмо после войны, в котором говорилось, что твой дед собирался выставить себя дураком с женой какого-то майора, поэтому она села на поезд до Нюрнберга – это было во время испытаний – с тремя младенцами. И это стало концом.

Какая бы семейная проблема, по ее мнению, у меня ни возникла, ясно, что она считает меня обиженной стороной. Обманутой, а не обманщицей. Я должна была бы обидеться, но, если посмотреть на златовласого, голубоглазого Юргена, то я понимаю, что в этом есть смысл. По правде говоря, секреты были у меня. Компрометирующие фотографии. Другие женщины.

Моя мама кладет нож для чистки овощей и вытирает руки о фартук. Она поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Я перестаю чесать шрам.

– Дорогая, – говорит она, – выше нос, такие вещи случаются. Тебе просто нужно пережить это.

Когда я ничего не говорю, она начинает рыться в бумагах на кухне, рыться в различных корзинах с семенами и каталогами Home and Garden. Она кладет передо мной приглашение, тяжелое и рельефное, идентичное моему собственному.

– Я знаю, что ты довольно скептически относишься к своим школьным годам, но в моем возрасте я действительно боюсь водить машину самостоятельно по ночам. Я знаю, что ты не хочешь идти, дорогая, но, знаешь…

Род выглядит взволнованной, складывая и раскладывая кухонное полотенце. Она ненавидит о чем-то меня просить.

– Memor amici, – говорю я.

– Именно.

53

Наши общежития были пусты, плакаты и фотографии сняты. Наши чемоданы упакованы. Вместо того чтобы спать в собственных кроватях, мы решили провести последний вечер вместе. Одна за другой мы тащили наши матрасы из конского волоса из спален в комнату отдыха, сталкивая их с лестницы, будто трупы.

Заместитель домовладелицы приоткрыла дверь, некоторое время понаблюдала – совершенно безразлично – и закрыла ее.

Близнецы и Джордж играли в лакросс в коридоре, используя сломанные клюшки и пару носков, свернутых в клубок. Мы перекусывали тем, что находили в наших шкафчиках. Помню, некоторые девушки плакали; другие – студенты по обмену – уже спали. Скиппер открыла окно в комнате отдыха и села на подоконник, глядя на Круг. Несколько человек, ремонтников, курили у школьных ворот и разговаривали с горожанами. Скиппер громко вздохнула с жалостью к себе. Ее план стать старостой был навсегда разрушен. Она запустила пальцы в волосы.

– C’est ça, – сказала она. – La fin [56].

Я подошла к ней сзади.

Знала ли я, что больше никогда с ней не заговорю? Или с какой-нибудь другой Божественной. Что их письма и звонки тем летом останутся без ответа. Что в следующем семестре я уговорю своих родителей отпустить меня в международную школу в Гонконге, заведу новых друзей, хотя никогда не буду особенно близка с кем-либо. Что я назову себя Зефиной. Избавлюсь от акцента, сглаживая гласные, чтобы звучать менее претенциозно. Никогда не задам ни единого вопроса о Джерри. Никогда не стану искать ее некролог в газетах. Буду отказываться читать письма моей матери, игнорируя сплетни Старушек. Никогда не посещу ни одной свадьбы, крестин или встречи. Что буду притворяться – до своего медового месяца спустя четырнадцать лет, – что никогда не была Божественной.

Я тихонько подошла к Скиппер, мои ладони были подняты, как будто я собиралась толкнуть.

– Не делай Джерри.

Глаза Скиппер расширились, она взвизгнула и схватилась за оконную раму.

– Боже мой, – сказала она, хватая себя за грудь. – Боже мой. Черт возьми…

Она прижала руку к сердцу, открыв рот и задыхаясь. Она оглядела комнату, чтобы увидеть, кто заметил это.

На моих губах появилась ухмылка.

– О, ха, ха. – Скиппер фальшиво рассмеялась. – Очень забавно.

Я могла сказать, что она была в ярости. Она закинула ноги обратно внутрь, промчалась мимо меня в ванную, чтобы почистить зубы, а когда мы все легли спать, она и близнецы заняли матрас на полу как можно дальше от меня. Не было ни щекотания, ни воспоминаний, ни последних прошептанных слов. Сестринство закончилось.

Я долго сидела, прислонившись головой к окну. Я смотрела, как спальные мешки поднимаются и опускаются, слушала вздохи и храп, медленное скрежетание зубами.

Когда я заснула, мне снилась Джерри. Она стояла в центре катка, улыбаясь судьям. Ее подбородок был высоко поднят, длинная лебединая шея, идеальные белые перья, аккуратные и ровные. Джерри посмотрела на меня. По ее костюму медленно расползалось темное пятно. Я кричала, прося вызвать скорую. Я бегала от судьи к судье с криком: «Она истекает кровью, она истекает кровью». Они продолжали размышлять, кивая и шепча, делая записи. Я кричала на публику, на ее тренера, на других фигуристов, била их кулаками. «Пожалуйста, – крикнула я, – разве вы не видите? Она истекает кровью».

Я резко проснулась.

– Вставай. – Кто-то тряс меня. – Что-то происходит.

Ошеломленная, я увидела, что Скиппер и близнецы вылезли из своих спальных мешков и заглядывали под занавеску.

– Боже мой, – прошипели они. – Быстрее, смотри.

Я пошла посмотреть сама.

Горожане вернулись.

Сначала группа мальчиков распахнула окно в комнате для подготовки и вылезла наружу, таща за собой большой телевизор. Через несколько минут они вернулись за видеокассетой.

Несколько человек подошли к подъездной дорожке и стучали в двери спортивного зала, ожидая, пока охрана остановит их. Никто этого не сделал. Ночью дежурил максимум один человек. Он вышел из сарая и пожал руку горожанину. Они засмеялись и похлопали друг друга по спине. Мы наблюдали, как они указывали на верхние ветви обувного дерева, а затем они несколько раз ударили по основанию, как бы проверяя его на прочность.

Мальчики бегали взад и вперед с предметами под мышками. Пишущие машинки, проекторы, бронзовый бюст нашего основателя. Трое толкали арфу. Она играла бессвязную мелодию, гремя по булыжникам.

– Плебеи, – сказала Скиппер, возвращаясь к матрасу.

Любая из нас могла бы забить тревогу, но какое это имело значение в тот момент? Когда раздался глухой