удар, грохот и ледяной скрежет от чего-то очень тяжелого, скользящего по бетону, мы снова легли, закрыли глаза, ожидая, пока все закончится.

54

На встрече мы стоим бок о бок, Род и я, отпивая из пластиковых бокалов и прижимая их к груди, рядом с нашими выпусками, ‘96 и ‘73. Я понятия не имею, что я здесь делаю, почему позволила Род запугать меня, заставить прийти. Юрген всегда был прав: прошлое должно оставаться прошлым, мертвым и похороненным. Я хочу сорвать бейдж со своим именем и броситься к двери. Умолять мужа простить меня.

– Лоукс, дорогая, – говорит мама, глядя на свой лацкан, и у нее кружится голова. – Я винтажная. Шато Марго.

Я жую свой пустой стакан, наблюдая, как вокруг разносят подносы с домашними бутербродами. Сотня или более БОСов собраны в месте, которое мы когда-то называли «Яйцом», – теперь это общий холл, состоящий из двадцати или около того двухуровневых квартир. Владельцы, участники схемы долевого владения, были подкуплены, чтобы позволить нам осматривать их жилища в тщательно сопровождаемых группах, не более пяти или шести человек одновременно.

Моя мама забыла свои очки для чтения. Пока мы ждем своей очереди, она без стыда всматривается в груди проходящих женщин. Имя, псевдоним, фамилия.

– Я никого не узнаю, – хмурясь, говорит Род.

Ее энтузиазм ослабевает, и она нервно кладет руку на горло, сглатывая. Тревога снова в школе.

– Я уверена, что они скоро будут здесь, мама.

Она меняет тему разговора.

– Ты довольно плохо общалась со своими, не так ли? Я полагаю, что к концу дружба пошла прахом. Твой выпуск никогда не был таким сплоченным, как наш.

Я думаю, что она все слишком недооценивает.

Я оглядываю комнату, играя со шпилькой в кармане. «Яйцо» не изменилось, и это немного пугает. Оригинальный изразцовый камин обрамлен четырьмя соответствующими креслами с откидными спинками, удивительно похожими на кожаные троны, на которых когда-то восседали наши гигантские домовладелицы. Сундук из красного дерева, где мы каждое утро забирали почту, был заменен длинным гладким стеклянным столом, который также использовался в качестве свалки для почты, меню для еды навынос и негабаритных посылок, которые не помещались в небольшие ящики, предназначенные для жителей.

Я вспоминаю утро, которое наступило после розыгрышей, и меня охватывает чувство страха, которого я не испытывала уже два десятилетия или больше. Я слышу звон колокола, Божественные текут одной длинной голубой рекой в часовню, скрестив руки, взмахивая волосами. Я бесконтрольно потею, от страха сворачивает желудок, и я еще глубже грызу пластиковый стаканчик.

– Черт возьми, что с тобой не так? – цокает моя мать. – Ты похожа на хомяка. Ты плохо себя чувствуешь?

– Ничего такого. Я в порядке. Тут жарко.

Я снимаю кардиган и накидываю его на плечи.

Все здесь кажутся старше меня более чем на десять лет, за исключением небольшой группы женщин в углу, которые шепчутся друг с другом и время от времени оглядываются в мою сторону. Они одеты в узкие ярко окрашенные джинсы, джемперы с V‐образным вырезом, длинные кожаные ковбойские сапоги. Они сплетничают между собой какое-то время, и когда моя мама уходит читать доску, двое или трое из них подходят, чтобы поговорить со мной.

– Мы должны были выяснить; ты же Джо, не так ли?

Я слабо улыбаюсь. Я была такой непримечательной в школе, говорю им, мне трудно поверить, что они меня помнят.

– О, боже мой, – фыркает одна женщина. – Мы все так боялись тебя.

Они, должно быть, перепутали меня с кем-то другим. Возможно, со Скиппер.

– Я действительно в этом сомневаюсь, – говорю я.

Все сразу начинают говорить.

– Мы думали, что ты такая изысканная. То, что ты сделала со своими волосами.

– Боже мой, конечно, а тот кардиган, который она носила раньше, помнишь? Мы все хотели такой же.

Я представляю себе кардиган, о котором они говорят. Спасен из кучи Оксфама моей матери после того, как туда попала моль. Серый, до колен, с дырками в рукавах. Зимой я просовывала в них большой палец, чтобы согреться.

Они визжат.

– Все мы, первокурсники, делали дырочки в свитерах. Какое-то время это была целая тенденция. И этот твой смертельный взгляд. Боже мой, такой жестокий.

– Смертельный взгляд?

Хихикая, они пытаются воспроизвести выражение моего лица. Их лица восковые, как у манекенов, совершенно пустые, их головы склонены набок.

– Просто улет. – Они смеются и возвращаются к друзьям, чтобы все им рассказать.

Меня ошеломляет их описание меня. Моя голова внезапно закружилась. Мимо меня проносят поднос с напитками, и я меняю свой пустой бокал вина на новый. В комнате невероятно шумно. Какофония звуков. Взрослые женщины тявкают от восторга, подпрыгивают, обнимаются и визжат. Обеспокоенная, что могу упасть в обморок, я сигнализирую Род, что ухожу.

– Мне нужен свежий воздух.

– Подожди секунду, дорогая. – она хватает меня за руку. – Речь.

Рыжая женщина, председатель Old Girls, присвистывает и встает на табурет, чтобы обратиться к нам. Франелла «Фрэнк» Бурвуд-Картер.

– Всем привет. – Она хлопает несколько раз, чтобы привлечь наше внимание. – Совершенно замечательно видеть вас здесь. Большое спасибо всем БОСам, которые пришли с едой. В особенности тебе, Майк, за поставку вина.

Я вижу, что мы придерживаемся своих традиционных имен. Что бы я ни делала, я снова Джо. Моя мать – Род.

Несколько БОСов хихикают. Говорящая женщина тоже. У Фрэнк широкие плечи, большие, как тарелки, руки и глубокий андрогинный голос, громкость которого заставляет меня вздрагивать.

– Ш‐ш-ш. – Моя мать прикладывает палец к губам, когда я пытаюсь сказать ей, что я плохо себя чувствую, что все это бессмысленно, что мне срочно нужно позвонить Юргену.

Председатель приступает к речи. Длинная элегия о девичьей дружбе, выдержавшей испытание временем. Я смотрю, как огромные руки этой женщины жестикулируют, когда она протягивает их. Меня тошнит все сильнее. Я дергаю за ворот рубашки. Но в конце концов она заканчивает цитатой Джордж Элиот: Каждый предел – это начало и конец, – и покачивается на своем деревянном стуле.

– Пошли, – говорит мама и подталкивает меня.

Я застреваю в центре толпы, прижатая со всех сторон, пока председатель ведет нас в офис Толстой Фрэн, который теперь стал однокомнатной квартирой на первом этаже. Вестибюль, где когда-то висели различные синие сутаны Толстой Фрэн, был заменен крохотной кухней из стекла и хрома. Здесь есть небольшой обеденный стол на одного, расположенный под углом, чтобы лучше всего видеть огромный телевизор; окно на уровне улицы и автомобильных колес, шипящих за кружевными занавесками; один маленький диван, односпальная кровать с декоративной подушкой, несколько пустых фоторамок.

– Это довольно грустно, не правда ли, – шепчет мама.

Однажды она и ее