Два столика были свободны, но я подошел к тому, за которым доктор Лобанов как раз заканчивал переливать прозрачное содержимое мензурки в свой бокал.

— Не возражаете? — спросил я, ставя бокал на столик.

На меня посмотрели сперва неодобрительно, а потом удивленно, и произнесли:

— Присаживайтесь, профессор.

Я опустился на табуретку и произнес:

— Извините, не помню, где мы встречались.

— Не удивительно: нас на курсе было больше ста человек. Вы преподавали нам органическую химию. На экзамене поставили мне «весьма удовлетворительно», и в итоге я получил диплом первой степени, — сообщил он.

— Значит, не зря прожил жизнь! — шутливо сделал я вывод.

Он улыбнулся, отхлебнул «ёршика» и продолжил:

— Вы были для студентов образцом для подражания, когда ушли добровольцем на войну. Многие последовали вашему примеру, бросив учебу.

— Вы тоже? — поинтересовался я.

— Да, но после окончания университета в шестнадцатом году. Служил в полевом госпитале Седьмой армии, а после революции — у Деникина. Так что теперь я лишенец, как бывший белогвардеец. Единственное место, куда меня взяли на работу с пониженным окладом и без надбавок, стала тюрьма, — печально поведал он.

Лишенцами называли лиц, которым запрещено участвовать в выборах. Им и членам их семей нельзя вступать в колхозы, артели, профсоюзы, получать высшее образование, не назначали пенсию и не выплачивали пособие по безработице, в государственных учреждениях платили самый низкий оклад и удерживали самые высокие налоги и пошлины.

— А вы как поживаете, профессор? — отхлебнув еще, полюбопытствовал он.

— В конце войны мой аэроплан сбили над Болгарией. Сумел сесть, выбраться на территорию Греции. Оттуда переехал во Францию, а когда началась революция, решил, что свободен от присяги, осел в Швейцарии. Преподаю в Женевском университете, — рассказал я.

— Хотел бы и я оказаться в Европе! — мечтательно произнес он.

— А в чём дело⁈ Выезд свободен, уезжайте, — подсказал я.

— У меня семья, двое детей. Нужны деньги на заграничные паспорта, билеты и жизнь там, пока устроюсь на работу, — печально перечислил он.

— Я вам помогу с этим, — сказал я.

— С какой стати⁈ — еще больше удивился доктор Лобанов.

— В порядке обмена: вы — мне, я — вам. Мой родственник оказался в вашей тюрьме. Пытаюсь вытащить его. Помогите мне, и я обеспечу вас деньгами на переезд в Европу, — сделал я предложение.

— Вы это серьезно⁈ — с большим сомнением произнес он. — И как я смогу вам помочь⁈ Я всего лишь врач, а не начальник тюрьмы.

— Допустим, вы диагностируете у заключенного холеру. Наверное, его переведут в карантин за пределами тюрьмы, не так ли? — предположил я.

Холера часто навещает Одессу. Помню, как в тысяча девятьсот семидесятом город закрыли на карантин. Это дало возможность одесситам, кто хотел, поступить в высшие учебные заведения, потому что конкурса не было.

— Да, — подтвердил он. — Был у меня случай — симптомы тифа у вновь прибывшего заключенного. Его в тот же день отправили в «Циркуль». Вернулся через неделю, Оказалось, что это нетипичная форма малярии.

«Циркуль» — это каменный двухэтажный подковообразный корпус городской инфекционной больницы, построенной в начале девятнадцатого века для борьбы с эпидемиями.

— Вот и найдите у моего свояка симптомы холеры, чтобы его перевели туда. Желательно в пятницу, — предложил я. — За это получите тысячу рублей. Пятьсот вперед. Этих денег хватит вам с семьей добраться даже до Америки и обустроиться там.

— Вы не шутите⁈ — не поверил он.

— Какие могут быть шутки⁈ Моему родственнику грозит большой срок за попытку тайно пересечь границу. Он не стал дожидаться меня, решил деньги сэкономить. Теперь вот расхлебываю, — рассказал я почти правду.

— Могу, конечно, дать ему слабительное, чтобы было похоже… — начал выстраивать он план операции, но вдруг запнулся и предупредил: — В «Циркуле» есть охрана, просто так не уйдешь.

— Это уже не ваше дело, доктор. Вам надо поставить диагноз и добиться отправки в «Циркуль». За это получите тысячу рублей. Вот пятьсот, — сказал я и, достав из внутреннего кармана пиджака пачку пятирублевок, перевязанных суровой ниткой, протянул ее под столом.

Доктор Лобанов посмотрел на меня взглядом Евы, отхлебнул «ёршика» — и прельстился. Его тонкие холодные пальцы коснулись моих, когда забирал деньги. Сомневаюсь, что пойдут впрок этому лузеру, что сумеет перебраться в Западную Европу, но это уже не мои проблемы.

8

Мы встретились с доктором Лобановым вечером в пятницу в пивнушке «Красный бронепоезд». Я угостил его пивом и отдал вторую пачку пятерок после того, как услышал, что Алексея Суконкина около четырех часов вечера отвезли с городскую инфекционную больницу с предварительным диагнозом холера. Несколько часов ушло на то, чтобы убедить начальника тюрьмы, что несвоевременная изоляция больного может привести к смерти многих заключенных и не только их, и чтобы организовать перевоз с конвоем в больницу. По тюрьме уже разлетелась весть, что Суконкин заболел холерой, никто их охранников не соглашался сопровождать его. Доктор Лобанов лично довез больного и убедился, что того поместили в отдельный бокс номер один для особо опасных. Все остальные были пусты.

— Рисковый вы человек! Всегда завидовал таким, как вы, — признался он и пожелал на прощанье: — Удачи вам!

— И вам тоже благополучно добраться до Европы! — сказал я.

Доктор Лобанов покивал и знатно приложился к кружке с «ёршиком». Подозреваю, что, когда напьется, решит, что завтра начнет осуществлять план по переезду, а как протрезвеет утром, отложит на завтра. И так каждый день.

Я не стал изменять традиции, начал операцию после полуночи, когда наступила суббота. На пролетке, управляемой Павлином, подкатил к городской инфекционной больнице, располагавшейся на улице Пастера. Надев белый халат, шапочку и закрыв лицо марлевой повязкой, перемахнул через чугунную ограду возле левого крыла, в котором находилось отделение с боксами для особо опасных больных. В него был запасный вход через одноэтажную пристройку, не охраняемый. Как мне рассказал доктор Лобанов, проходивший интернатуру в этой больнице, были уверены, что никто не сумеет преодолеть трое крепких дубовых дверей и четвертую железную решетчатую, которая подстраховывала внутреннюю. Охрана находилась у входа с противоположной стороны. У них были основания для этого, потому что пользовались запасным входом всего несколько раз в год, когда надо было занести или вынести что-нибудь очень тяжелое, чтобы не тащить через половину больницы, и