Я кивнул.

– Это один вид жестокости, – продолжала София. – Затембабушка. Я ее едва помню, но слышала про нее много. У нее жестокость, я думаю,шла от отсутствия воображения. Все ее предки – охотники на лис, генералы,этакие грубые бурбоны, исполненные прямоты и высокомерия. Такие, нимало несомневаясь, с легкостью распорядятся чужой жизнью и смертью.

– Не слишком ли это притянуто за уши?

– Может быть, и притянуто, но меня всегда пугал этот типлюдей – жестоких в своей прямоте. Дальше – моя мама, она – актриса и прелесть,но абсолютно лишена чувства меры. Она из тех бессознательных эгоцентриков,которые видят происходящее лишь постольку, поскольку это касается их самих.Иногда, знаешь, это пугает. Затем – Клеменси, жена дяди Роджера. Она – ученая,проводит какие-то важные исследования. Тоже безжалостна в своембезлико-хладнокровном стиле. Дядя Роджер – тот полная ей противоположность,добрейшая и милейшая личность, но вспыльчив до ужаса. Любая мелочь способнавывести его из себя, и тогда он буквально теряет над собой власть. Отец…

Последовала долгая пауза.

– Отец, – медленно продолжала она, – слишком хорошо владеетсобой. Никогда не угадать, что он думает. Он никогда не проявляет ни малейшихэмоций. Возможно, это какая-то бессознательная самозащита против маминогоразгула эмоций, но все же… иногда это меня немного тревожит.

– Дорогая моя, – сказал я, – ты напрасно так себявзвинчиваешь. Дело сводится к тому, что любой человек в принципе способен наубийство.

– Думаю, что да. Даже я.

– Только не ты!

– Нет, Чарльз, я не исключение. Мне кажется, я могла быубить… – Она умолкла, потом добавила: – Убить из-за чего-то очень важного!

Я рассмеялся. Просто не мог удержаться. София тожеулыбнулась.

– Может, все это глупости, но мы обязаны узнать правду осмерти дедушки. Просто обязаны. Если бы только это оказалась Бренда…

Мне вдруг стало очень жаль Бренду Леонидис.

По дорожке навстречу нам быстрыми шагами двигалась высокаяфигура в старой мятой фетровой шляпе, бесформенной юбке и какой-то громоздкойвязаной кофте.

– Тетя Эдит, – сказала София.

Фигура раза два нагнулась над цветочными бордюрами, затемстала приближаться к нам. Я встал со скамьи.

– Это Чарльз Хейворд, тетя Эдит. Моя тетя, мисс де Хевиленд.

Эдит де Хевиленд было около семидесяти. Копна седыхрастрепанных волос, обветренное лицо, острый проницательный взгляд.

– Здравствуйте, – проговорила она. – Слыхала про вас.Вернулись с Востока? Как поживает ваш отец?

Я с удивлением ответил, что хорошо.

– Я его знала еще мальчиком, – пояснила она. – Была знакомас его матерью. Вы на нее похожи. Хотите нам помочь или наоборот?

– Надеюсь помочь. – Я почувствовал себя не в своей тарелке.

– Помощь нам не помешает. В доме кишмя кишат полицейские. Тои дело на них натыкаешься. Некоторые мне не нравятся. Если мальчик ходил вприличную школу, он не должен служить в полиции. Я тут на днях видела сынкаМойры Киноул – стоит регулировщиком около Мраморной арки. Иногда не знаешь, накаком ты свете. – Она повернулась к Софии: – Няня тебя искала, София. Надораспорядиться насчет рыбы.

– Ах ты, черт, забыла! – воскликнула София. – Пойду позвонюв лавку.

Она заторопилась к дому. Мисс де Хевиленд медленно двинуласьв том же направлении. Я пошел рядом с ней.

– Не знаю, что бы мы делали без нянюшек, – проговорила миссде Хевиленд. – Почти у всех бывают старые няни. Они остаются в доме, стирают,гладят, готовят, прибирают комнаты. Они верные и преданные. Нашу я сама нашламного лет назад.

Она нагнулась и со злобой выдернула вьющийся перекрученныйзеленый стебелек.

– Мерзкий вьюн. Хуже сорняка нет! Обвивает, душит идобраться-то до него как следует нельзя – идет под землей.

Она в сердцах раздавила каблуком выдранную кучку зелени.

– Скверное дело, Чарльз Хейворд, – сказала она, глядя всторону дома. – А что думает полиция? Нет, наверное, мне не следует задаватьвам такой вопрос. В голове не укладывается, что Аристида отравили. Да и вообщечудно думать о нем как о мертвом. Он мне никогда не нравился – никогда! Нопривыкнуть к тому, что он умер, не могу… Дом без него какой-то… пустой.

Я молчал. Несмотря на отрывистость речи, Эдит де Хевиленд,очевидно, погрузилась в воспоминания.

– Я утром думала: прожила я тут долго. Больше сорока лет.Переехала сюда, когда умерла сестра. Он меня пригласил. Семеро детей, младшемугод. Не могла же я предоставить их воспитание какому-то даго.[2] Брак,разумеется, немыслимый. Мне всегда казалось, что Марсию околдовали. Уродливый,вульгарный иностранишко! Но, должна сказать, он предоставил мне полнуюсамостоятельность. Няньки, гувернантки, школа – всем распоряжалась я. Инастоящая здоровая детская пища. Не всякие там острые блюда из риса, которые онел сам.

– И вы так и живете здесь с тех пор?

– Да. Даже странно… Я ведь могла уехать, когда дети вырослии женились… Но я, видимо, увлеклась цветами, садом. К тому же меня беспокоилФилип. Когда мужчина женится на актрисе, домашнего уюта не жди. Не знаю, к чемуактрисам дети? Как только рождается ребенок, они тут же сломя голову мчатсяиграть в Эдинбург или еще куда-нибудь, лишь бы подальше. Филип правильносделал, что поселился здесь со всеми своими книжками.

– А чем занимается Филип Леонидис?

– Пишет книги. Зачем – не знаю. Никто их не читает. И все отретьестепенных исторических эпизодах. Вы ведь тоже наверняка про его книгислыхом не слыхивали?

Я подтвердил это.

– Слишком богат, вот что, – продолжала мисс де Хевиленд. –Когда приходится зарабатывать деньги, чудить некогда.

– А книги его не окупают себя?

– Разумеется, нет. Он считается большим авторитетом поопределенным периодам. Но ему незачем и стараться, чтобы книги его окупались.Аристид закрепил за ним тысяч сто фунтов – нечто фантастическое! Чтобы избежатьналога на наследство, Аристид всех их сделал финансово независимыми. Роджерзаведует фирмой ресторанных услуг, София тоже щедро обеспечена. Деньги младших– под солидной опекой.