Мария Никифоровна собрала, что велел, дажебольше: сала шматок положила да рыбки вяленой. Хотел ругнуть, но передумал:орава-то, что на свадьбе. Сунул в сидор патронов побольше для винтовки инагана, пару гранат прихватил: мало ли что может случиться.

Хозяйка глядела испуганно, тихо: глаза — намокром месте. И тянулась, уж так вся тянулась к нему, хоть и не двигалась сместа, что Васков не выдержал, руку на голову ее положил:

— Послезавтра вернусь. Либо — крайний срок — всреду.

Заплакала. Эх, бабы, бабы, несчастный вынарод! Мужикам война эта — как зайцу курево, а уж вам-то…

Вышел за околицу, оглядел свою «гвардию»:винтовки чуть прикладом по земле не волочатся.

Вздохнул Васков.

— Готовы?

— Готовы, — сказала Рита.

— Заместителем на все время операции назначаюмладшего сержанта Осянину. Сигналы напоминаю: два кряка — внимание, вижупротивника. Три кряка — все ко мне.

Засмеялись девчонки. А он нарочно так говорил:два кряка, три кряка. Нарочно, чтоб засмеялись, чтоб бодрость появилась.

— Головной дозор, шагом марш! Двинулись.

Впереди — Осянина с толстухой. Васков обождал,пока они скрылись в кустах, отсчитал про себя до ста, пошел следом.

С переводчицей, что под винтовкой, подсумком,скаткой да сидором, гнулась, как тростинка… Сзади шли Комелькова и ГаляЧетвертак.

За бросок к Вопь-озеру Васков не беспокоился:прямую дорогу туда немцы знать не могли, потому что дорогу эту он открыл самеще в финскую. На всех картах здесь топи обозначались, и у немцев был одинпуть: в обход, по лесам, а потом к озеру на Синюхину гряду, и миновать грядуэту им было никак невозможно. И как бы ни шли его бойцы, как бы ни чухались,немцам идти все равно дольше. Раньше чем к вечеру они туда не выйдут, а к томувремени он уже успеет перекрыть все ходы-выходы. Положит своих девчат за камни,укроет ненадежнее, пальнет разок для бодрости, а там и поговорит. В концеконцов одного и прикончить можно, а с немцем один на один Васков схватки небоялся.

Бойцы его шагали бодро и вроде вполнесоответственно: смеху и разговоров комендант не обнаружил. Как уж они тамнаблюдали, про это он знать не мог, но под ноги себе глядел, как при медвежьейоблоге, и засек легкий следок с чужими рубчиками. Следок этот тянул на добрыйсорок четвертый размер, из чего Федот Евграфыч заключил, что оставил его детинапод два метра и весом пудов на шесть с гаком. Конечно, с таким обормотомвстречаться девчатам с глазу на глаз, даже если они и вооружены, никак негодилось, но вскоре старшина углядел еще отпечаток и по двум сообразил, чтонемец топал в обход топи. Все выходило так, как он замыслил.

— Хорошо немчура побегает, — сказал он своейнапарнице. — Здорово очень даже побегает — верст на сорок.

Переводчица на это ничего не сказала, потомукак сильно умаялась, аж приклад по земле волочился. Старшина несколько разглянул, урывками ухватывая остренькое, некрасивое, но уж очень серьезное личикоее, подумал жалостливо, что при теперешнем мужском дефиците не видать ейсемейной бытности, и спросил неожиданно:

— Тятя с маманей живы у тебя? Илисиротствуешь?

— Сиротствую?… — Она улыбнулась: — Пожалуй,знаете, сиротствую.

— Сама, что ль, не уверена?

— А кто теперь в этом уверен, товарищстаршина?

— Резон…

— В Минске мои родители. — Она подергала тощимплечом, поправляя винтовку. — Я в Москве училась, готовилась к сессии, а тут…

— Известия имеешь?

— Ну, что вы…

— Да… — Федот Евграфыч еще покосился:прикинул, не обидит ли. — Родители еврейской нации?

— Естественно.

— Естественно… — Комендант сердито посопел. —Было бы естественно, так и не спрашивал бы.

Переводчица промолчала. Шлепала по мокройтраве корявыми кирзачами, хмурилась. Вздохнула тихо:

— Может, уйти успели…

Полоснуло Васкова по сердцу от вздоха этого.Ах, заморыш ты воробьиный, по силам ли горе на горбу-то у тебя? Матюкнуться бысейчас в полную возможность, покрыть бы войну эту в двадцать девять накатов спереборами. Да заодно и майора того, что девчат в погоню отрядил, прополоскатьбы в щелоке. Глядишь, и полегчало бы, а вместо этого надо улыбку изо всех сил кгубам прилаживать.

— А ну, боец Гурвич, крякни три раза!

— Зачем это?

— Для проверки боевой готовности. Ну? Забыла,как учил?

Сразу заулыбалась. И глазки живые стали.

— Нет, не забыла!

Кряк, конечно, никакой не получился: баловствоодно. Как в театре. Но и головной дозор и замыкающее звено все-таки сообразили,что к чему: подтянулись. А Осянина просто бегом примчалась — и винтовка в руке:

— Что случилось?

— Коли б что случилось, так вас бы ужеархангелы на том свете встречали, — выговорил ей комендант. — Растопалась,понимаешь, как телушка. И хвост трубой.

Обиделась — аж вспыхнула вся, как зарямайская. А как иначе: учить-то надо.

— Устали?

— Еще чего!

Рыжая выпалила: за Осянину расстроилась.

— Вот и хорошо, — миролюбиво сказал ФедотЕвграфыч. — Что в пути заметили? По порядку: младший сержант Осянина.

— Вроде ничего… — Рита замялась. — Ветка наповороте сломана была.

— Молодец, верно. Ну, замыкающие. БоецКомелькова.

— Ничего не заметила, все в порядке.

— С кустов роса сбита, — торопливо сказалавдруг Лиза Бричкина. — Справа еще держится, а слева от дороги сбита.

— Вот глаз! — довольно сказал старшина. —Молодец, красноармеец Бричкина. А еще было на дороге два следа. От немецкогорезинового ботинка, что ихние десантники носят. По носкам ежели судить, тодержат они вокруг болота. И пусть себе держат, потому что мы болото это возьмемнапрямки. Сейчас пятнадцать минут покурить можно, оправиться…

Хихикнули, будто он глупость какую сказал. Аэто команда такая, в уставе она записана. Васков нахмурился:

— Не реготать! И не разбегаться. Все!…