— Растрепа ты, Галка, — сердито сказалаКомелькова. — Надо было пальцы вверх загибать, когда ногу вытаскиваешь.

— Я загибала, а он все равно слез.

— Холодно, девочки.

— Я мокрая до самых-самых…

— Думаешь, я сухая? Я раз оступилась, да каксяду!…

Смеются. Значит, ничего, отходят. Хоть иженский пол, а молодые, силенка какая-никакая, а имеется. Только бы нерасхворались: вода — лед…

Федот Евграфыч еще раз затянулся, кинул вболото окурок, встал. Сказал бодро:

— А ну, разбирай слеги, товарищи бойцы. И замной прежним порядком. Мыться-греться там будем, на бережку.

И шарахнул с корня прямо в бурое месиво.

Этот последний бродок тоже был не приведигосподь. Жижа, что овсяный кисель: и ногу не держит, и поплыть не дает. Пока еераспихаешь, чтоб вперед продвинуться, семь потов сойдет.

— Как, товарищи?

Это он для поднятия духа крикнул, неоглядываясь.

— Пиявки тут есть? — задыхаясь, спросилаГурвич. Она следом за ним шла, уже по проломленному: ей полегче было.

— Нету тут никого. Мертвое место, погибельное.

Слева вспучился пузырь. Лопнул, и разом гулковздохнуло болото. Кто-то сзади ойкнул испуганно, и Васков пояснил:

— Газ болотный выходит, не бойтесь.Потревожили мы его… — Подумал маленько, добавил: — Старики бают, что аккурат втаких местах хозяин живет, лешак, значит. Сказки, понятное дело…

Молчит его «гвардия». Пыхтит, ойкает,задыхается. Но лезут. Упрямо лезут, зло.

Полегче стало: кисель пожиже, дно попрочнее,даже кочки кой-где появились. Старшина нарочно хода не убыстрял, и отрядподтянулся: в затылок шли. К березе почти разом выбрались; дальше лесокначинался, кочки да мшаник. Это уж совсем пустяком выглядело, тем более что ипочва все повышалась и в конце незаметно переходила в сухой беломошный бор. Тутони загалдели разом, обрадовались и слеги побросали. Однако Федот Евграфычслеги велел поднять и все к одной приметной сосне прислонить:

— Может, кому сгодится.

А отдыхать не дал ни минуты. Даже босую ГалюЧетвертак не пожалел:

— Чуть, товарищи красноармейцы, осталось,поднатужьтесь. У протоки отдохнем.

Влезли на взгорбок — сквозь сосенки протокаоткрылась. Чистая, как слеза, в золотых песчаных берегах.

— Ура!… — закричала рыжая Женька. — Пляж,девочки! Девушки заорали что-то веселое, кинулись к реке по откосу, на ходусбрасывая с себя скатки, вещмешки…

— Отставить!… — гаркнул комендант. — Смирно!…

Враз замерли. Смотрят удивленно, дажеобиженно.

— Песок!… — сердито продолжал старшина. — А выв него винтовки суете, вояки. Винтовки к дереву прислонить, понятно? Сидора,скатки — в одно место. На мытье и приборку даю сорок минут. Я за кустами будуна расстоянии звуковой связи. Вы, младший сержант Осянина, за порядок мнеотвечаете.

— Есть, товарищ старшина.

— Ну, все. Через сорок минут чтоб все былиготовы. Одеты, обуты — и чистые.

Спустился пониже. Выбрал местечко, чтоб ипесок был, и вода глубокая, и кусты кругом. Снял амуницию, сапоги, разделся.Где-то неразборчиво переговаривались девушки: только смех да отдельные словадолетали до Васкова, и, может, по этой причине он все время и прислушивался.

Первым делом Федот Евграфыч галифе, портянкида белье выстирал, отжал, сколь мог, и на кусты раскинул для просушки. Потомнамылился, повздыхал, потопал по бережку, волю в себе скапливая, да и сиганул собрыва в омут. Вынырнул — вздохнуть не мог: ледяная вода сердце стиснула.Крикнуть хотелось во всю мочь, но убоялся «гвардию» свою напугать: покрякалпочти шепотом, без удовольствия, смыл мыло — и на берег. И только уж когдасуровым полотенцем растерся докрасна, отдышался, снова прислушиваться стал.

А там гомонили, как на побеседушках: все врази каждый свое. Только смеялись дружно, да Четвертак радостно выкрикнула:

— Ой, Женечка! Ай, Женечка!

— Только вперед! — заорала вдруг Комелькова, истаршина услышал, как туго плеснула за кустами вода.

"Ишь ты, купаются…" — уважительноподумал он,

Восторженный визг заглушил все звуки разом:хорошо, немцы далеко были. Сперва в этом визге ничего разобрать былоневозможно, а потом Осянина резко крикнула:

— Евгения, на берег!… Сейчас же!…

Улыбаясь, Федот Евграфыч свернул потолщесамокрутку, почикал «катюшей» по кремню, прикурил от затлевшего фитиля и сталнеспешно, с удовольствием курить, подставив теплому майскому солнцу голуюспину.

За сорок минут, понятное дело, ничего невысохло, но ждать было нельзя, и Васков, поеживаясь, натянул на себя волглыекальсоны и галифе. Портянки, к счастью, запасные имелись, и ноги он вогнал всапоги сухими. Надел гимнастерку, затянулся ремнем, подхватил вещи. Крикнулзычно:

— Готовы, товарищи бойцы?

— Подождите!…

Ну, так и знал! Федот Евграфыч усмехнулся,покрутил головой и только разинул рот, чтоб шугануть их, как Осянина опятьпрокричала:

— Идите! Можно!.,

Это старшему-то по званию «можно» кричатбойцы! Насмешка какая-то над уставом, если вдуматься. Непорядок.

Но это он так, между прочим, подумал, потомучто после купания и отдыха настроение у коменданта было прямо первомайское. Темболее что и «гвардия» ждала его в виде аккуратном, чистом и улыбчивом.

— Ну как, товарищи красноармейцы, порядок?

— Порядок, товарищ старшина, Евгения вонкупалась у нас.

— Молодец, Комелькова. Не замерзла?

— Так ведь все равно погреть некому…

— Остра! Давайте, товарищи бойцы, перекусиммаленько да двинем, пока не засиделись.

Перекусили хлебом с селедкой: сытное старшинапока придержал. Потом чуню непутевой этой Четвертак соорудили: запаснойпортянкой обмотали, сверху два шерстяных носка (хозяйки его рукоделие иподарок), да из свежей бересты Федот Евграфыч кузовок для ступни свернул.Подогнал, прикрутил бинтом:

— Ладно ли?

— Очень даже. Спасибо, товарищ старшина.