На следующий день после того, как похоронили бедолагу Петровича,Чернов решил, что поедет к Саше, все равно в офисе никто не работал — всегоревали, — а на объекте делать ему было нечего.

Саша на работу не вышла, еще с утра сказавшись больной, иэто как нельзя лучше соответствовало его планам.

Он уже собирался уходить из офиса, когда секретаршадоложила, что звонит его жена.

Вот черт возьми. Отвязаться от жены не было никакойвозможности, хотя он очень старался. Однако посвящать секретаршу в тонкостисобственной семейной жизни у Чернова не было никакого желания, поэтому трубкуон взял.

— Вадик, — сказала жена у самого его уха, — Вадик, что женам делать?

Чернов глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Валь, мы с тобой, по-моему, все уже сорок раз обсудили. Яоставляю тебе квартиру. И деньги буду давать. Но я больше не могу, Валь!..

— Вадик, это ошибка! Ты делаешь ошибку! Ты не можешь простотак меня бросить, потому что все эти годы я любила тебя…

— Валя, Валя, — он говорил спокойно, потому что решениедавно было принято, и он знал, что ничего не изменится, что бы жена ему нисказала, — Валя, я не хочу начинать все сначала. И ты не заводись. Ты подумайспокойно. Ничего ты меня не любила, что ты выдумываешь? Даже когда замужвыходила и то не любила, хотя, говорят, в это время все друг друга любят.

— Любила! — закричала безутешная Валя, которую пыталсябросить коварный муж. Господи, почему она была такая дура и не родила! Все мамубоялась! Куда бы он сейчас делся, будь у нее ребенок!

Чернов покосился на дверь, как будто секретарша могла черезстену расслышать Валины завывания в трубке.

— Валечка, тебе без меня намного проще будет. Со мной у тебястолько проблем всегда было!.. Я пиво пью. Курю еще. Со мной хоть изредка, нонадо спать, — он усмехнулся, — а тебе, бедной, от всего этого плохо, противно,так ведь?

— Нет! Нет, не так! Ты ничего не понимаешь, Вадик! Я простовсегда хотела, чтобы у нас были совершенные, идеальные отношения, чтобы ты…

Почему-то эти «идеальные отношения» его взбесили.

— Какие еще идеальные отношения? — спросил он злобно. — Я небог Аполлон, со мной не может быть никаких идеальных отношений! Валь, брось тывыдумывать, в конце-то концов! Или что там? Мамаша ругается? Ну скажи ей, что яквартиру и барахло с собой не заберу, будете жить как жили. И не звони ты мнебольше, особенно на работу!

Он швырнул трубку и полез в карман проверить, выключен лимобильный. Мобильный он не включал со дня смерти Петровича.

— Я в офис не вернусь, — сказал он секретарше, проходя черезприемную. Потом подумал и добавил, зная, что все равно через несколько днейсотрудники все узнают:

— Если будет звонить жена, больше не соединяйте, хорошо?

— Хорошо, — пробормотала удивленная секретарша, — не буду.

И Чернов своими глазами увидел, что значит выражение«загорелись глаза». У секретарши они загорелись, как у кошки, попавшей ночьюпод свет автомобильных фар. Из них даже выражение исчезло, остался один боевойогонь искреннего и неподдельного любопытства, готового смести все препоны напути к заветной цели получения необходимой информации.

Ну и ладно. Пошли они все на фиг! Ему нет до них никакогодела. Почему-то в «них» он объединил и жену, и секретаршу, приготовившисьдержать круговую оборону.

Ему нужно добраться до Саши и все у нее выяснить. Пока непоздно.

Он знал, где она живет, несколько раз подвозил ее до дома.но в квартире у нее никогда не был, поэтому обшарпанные стены подъезда,извозюканные углем и еще какой-то дрянью. надписи «Цой жив» и «Митяй — казел»,иностранные буквы. которые силились изобразить какое-то слово, но автор, судяпо всему, не знал, как сложить их в слова, стойкий запах помойки и давних«бычков» произвели на Чернова странное и сильное впечатление.

Он сто лет не был в таких подъездах и как-то даже забыл,какие они бывают.

Он хорошо зарабатывал — и уже довольно давно. Окружающий егомир был совсем иным, и он так привык к нему, что в какой-то момент пересталпридавать ему значение.

Он жил в спокойном и тихом центре, у него была дорогая инадежная машина, в подъезде лежал ковер и стояли фикусы в кадках, соседи, необремененные соседскими дрязгами на почве лопнувших труб и протекших батарей,были милы и приветливы, бессмертие Виктора Цоя в их доме, похоже, никого неволновало…

Когда пришел лифт, Чернов сначала опасливо и брезгливозаглянул внутрь — ничего хорошего внутри лифта не было — и только потом зашел.Пальцем посчитал кнопки, потому что никаких опознавательных знаков на них не было,нажал нужную, или ему показалось, что это нужная, лифт припадочно затрясся иповез его к Саше.

Во всем этом она живет.

Каждое утро она входит в этот гребаный трясущийся лифт, исмотрит на загаженные стены, и дышит запахом мочи и помойки, и достает своигазеты из ящика, покосившегося так, как будто на нем кто-то специально долговисел, а вечером возвращается обратно, и это, наверное, еще хуже, потому чтовечером горит тусклое электричество или не горит вовсе, и от этого толькострашнее.

Вадим Чернов знал за собой эту черту — желание защищатьсирых и слабых. Его жена Валя десять лет виртуозно ею пользовалась. Он знал,что это ужасно глупо, но прямо тут, в лифте, решил совершенно твердо, что Сашуотсюда заберет.

Куда?.. Зачем?.. И с чего вообще он взял, что она согласитсяне то что куда-то с ним ехать, но даже разговаривать?!

Почему она должна что-то ему объяснять, в чем-торазубеждать, делить с ним какие-то немыслимые фантазии?!

Лифт дернулся в последний раз и затих. Оставалось надеяться,что трупное окоченение постигло его на нужном Чернову этаже.

Он шагнул на площадку — здесь было почище, чем внизу,очевидно, в силу удаленности от входной двери, и стал по часовой стрелкесчитать номера квартир. По его подсчетам выходило, что ему нужна крайняя дверьсправа.

Он некоторое время постоял перед черной дерматиновой дверью,стараясь справиться с волнением. Оказывается, он очень волновался. Даже непросто волновался, а весь, от горла до ботинок, как будто завязался в узел отстраха.

А, черт побери!.. Будь что будет!

Он вытер о джинсы мокрые руки и решительно позвонилДерматиновая дверь открылась, и за дверью оказался молодой мужик в майке итренировочных штанах, вытянутых на коленях, — вид исключительно домашний и даженекоторым образом умиротворенный. Чернов от изумления отступил на шаг.