глубине лежала непонятная для него тайна. Такие минутные впечатления преображают людей. Сломленная утомительной дорогой, страхом, какой пережила, и свиданием с Юлиушем, Мария должна была сесть, чтобы не упасть; сердце её билось, а голова кружилась. Он смотрел и молчал больше смущённый, чем счастливый.

Он уже хотел её спросить, как она смогла туда попасть, когда из-под одежды она достала свёрток бумаг; официальные приказы, которые она принесла, объяснили Юлиушу всё. Мария взяла на себя обязанности посланца, чтобы была возможность узнать о нём и попасть к нему. Она принесла значительную сумму денег, которую Юлиуш ждал, распоряжения, указания невидимой власти и тогда ещё почти всесильной.

Эти бумаги дрожали в руках Юлиуша, но он был в замешательстве и читать их не мог… молча подал Марии руку и проводил её в альков, в котором поселился. Перед домиком остались раскрытый том Шекспира, ластящийся перед паном Левек и хозяин, который что-то шептал жене на ухо.

Юлиуш принял Марию с глубоким чувством, но одновременно с суровостью; он был ей благодарен и беспокоился за неё, тотчас в первых словах он сделал ей нагоняй за то, что осмелилась сделать этот шаг, не по женским силам.

– Ведь ты видишь, – сказала она ему со смирением, – что я добралась сюда целой и невридимой… а если буду тебе помехой и не захочешь меня видеть, уйду, как пришла, но мне останется утешение, что смогла увидеть тебя и пожать твою руку; ты не знаешь, как грызёт и съедает тоска, потому что ты её не испытал. Ты можешь погрузиться в книгу, улететь от настоящего, твоя любовь ко мне – это сошествие божества, как в балладе «Бог и баядерка», моя – подъём к свету, для которого и я… несчастная баядерка, готовая идти на костёр.

Юлиуш задумался. У них не было времени поговорить дольше, когда Юлиуша встревожил злобный лай Левка; он знал все голоса верного создания, объявляющие об опасности; почти одновременно бледный хозяин вбежал в альков.

– Паныч! – воскликнул он. – Бог знает, что стряслось, но мне кажется, что с русской границы дали о чём-то знать нашей страже; сюда едут на ревизию… отряд войска и гражданский урядник, и множество холопов из соседней деревни; ради Бога, бегите!

Мария страшно побледнела; эта новость, поражающая, как молния, невольно ударила ей в сердце; вместе с её прибытием пришло несчастье. Кто знает, не мог ли Юлиуш подозревать её, падшую, грешную в прошлом, в предательстве?

Эта страшная мысль только мелькнула перед нею и была для неё почти смертельным ударом; она нагнулась, была близка к обмороку.

Юлиуш, забыв о себе, бежал ей помогать, когда Андрюшка воскликнул:

– У вас самое большое четверть часа… уходите как можно живее, бегите. Вы знаете тропинку, ведущую к лугу, за которым находится печь для обжига извести, спрячьтесь там в зарослях, я, как только успокоится, приду за вами; ради Бога, ни минуты не теряйте.

Юлиуш схватил два револьвера в карман, бумаги на грудь, застегнул одежду, схватил за руку Марию и побежал к двери. Левек то и дело враждебно тявкал… за кустами слышен был глухой стук экипажей.

Они уже собирались выйти, когда бедная женщина, измученная походом, добитая впечатлением, опустилась на пол и потеряла сознание. У Юлиуша едва было время опрыснуть её лицо водой, Андрюшка ломал руки на пороге и машинально повторял, оцепенелый от страха:

– Бегите! Бегите! Ради Бога!

Было нечего питать иллюзий; Мария, хоть пришла в себя, идти не могла; запечетлев на её лбу горький поцелуй, Юлиуш колебался, что ему делать, когда она сама его оттолкнула, крикнув:

– Не думай обо мне! Беги! Беги!

От двери и двора Юлиуша уже могли заметить, они открыли окно и через него он выскочил в заросли. Последовала страшная, долгая минута ожидания, после неё послышался шум во дворе, смесь различных голосов… и ропот.

Мария не слышала ничего, повторно потеряла сознание. Одна мысль добила её.

– Он может на мгновение предположить, что я его предала! Что я была служанкой его врагов! О, Боже мой! О, Боже мой!

* * *

Несмотря на великую силу характера и хладнокровие, которые в нём любая внезапная опасность удваивала, Юлиуш, когда оказался в зарослях и дебрях под окнами дома стражника, растерялся, не зная, что делать; он минуту колебался – бежать дальше, или попытаться спрятаться в ветвях старых дубов, стоявших неподалёку. Подъезжающий отряд не мог вести обыск в лесу; он боялся отдаляться от Марии, толком не знал, куда ему идти. Инстинкт самосохранения, который приходит на помощь человеку, когда замирает в нём разум и становится недостаточным, толкнул его в глубь леса. Он пролез через кусты, немного прислушиваясь. До его ушей доходил только короткий, прерывистый лай собаки, топот… потом зловещее молчание.

Между деревьями какая-то старая сухая яма, заросшая крапивой, казалась ему достаточным укрытием; он влез в неё и глубоко зарылся в ожидании, что последует дальше. Он был в каких-нибудь нескольких сотнях шагов от хаты, среди непролазных дебрей.

Короткое мгновение раздумья, казалось, убеждает его, что не было необходимости убегать слишком далеко… мог наткнуться на патруль, не зная, в каком направлении ему идти. Юлиуш был также немного фаталист и сказал себе, что если судьба захочет его спасти, так же хорошо сумеет спасти в канаве, как в другом месте. Делом чрезвычайной важности было уничтожение бумаг, которые были при нём; поэтому он развернул их, бросил взгляд на недавно ему привезённые и важнейшие начал рвать и глотать. Остальные, которые схватил, убегая, раскопав землю руками закопал и засыпал горстью гнилой соломы, дабы покрыть недавно затронутую землю.

Сделав эти первые приготовления, он признал необходимым самому куда-нибудь пройти, чтобы на тот случай, если его найдут, в том же месте не нашли закопанных бумаг. Вокруг была тишина; он вышел из рва и дальше продирался по дебрям, толком не зная, куда идёт. С ним осталась только значительная сумма денег и два приобретённых револьвера. Печать, документы и всё, что могло его выдать, он закопал, и оно лежало в безопасности. Выполнив первую обязанность, Юлиуш немного пришёл в себя, теперь дело шло уже о его собственной безопасности, а из жизни он давно сделал жертву. Уходя, он прислушивался, но, хотя ему казалось, что не мог далеко отойти от дома лесника, ни один голос до него оттуда не доносился. Только дятел на дереве выстукивал свою ежедневную еду, а наверху ветки, движимые ветром, важно шумели. Эта тишина безразличной природы показалась ему удивительной при его бьющемся сердце. Лазурь неба, которое можно