– Извините за беспорядок, – сказал Филипп, но даже неподумал хоть что-то убрать. – Садитесь, пожалуйста.

Я села, и в ноздри мне сразу же ударил смешанный запах двуходеколонов: одного очень резкого, каждую секунду себя утверждающего. И другого:более мягкого и нежного…

– Который ваш? – неожиданно спросила я.

– Не понял?

– Какой из одеколонов ваш?

– А-а… – Филипп рассмеялся. – Вы об этом… А как выдумаете?

– Тот, который резче. Разит животных наповал,выманивает их из логова, я права? Вы ведь любитель кенийского сафари…

– В общем, да, – Филипп посмотрел на меня со жгучимлюбопытством. – Я любитель кенийских сафари, и одеколон, о котором вы сказали,тоже мой. Вообще-то, он рассчитан не на животных, а на женщин…

– Женщины – тоже животные.

– Вам виднее. Хотите посмотреть мои кенийскиефотографии? Есть еще снимки из Тибета, тоже занимательная вещь…

– Но сначала моя фотография.

– Да-да, конечно, простите, пожалуйста. – Филиппсмущенно улыбнулся. – Давайте ее сюда.

Освобожденная от рамки фотография капитана “Эскалибура”вполне умещалась в моей руке. Теперь я протянула ее Филиппу.

– Что скажете? – спросила я.

Филипп достал из сумки лупу и принялся внимательнорассматривать снимок. Потом поднял голову и так же внимательно посмотрел наменя.

– Черт возьми, это же наш капитан! И корабль так женазывается… Только почему-то надпись на английском…

– Меня интересует дата, – сказала я. – Там написано“1929”. Судя по всему, это год…

– Да, судя по всему…

– Фотография кажется мне достаточно старой. Но я незнаю точно, насколько она стара. И соответствует ли она технологиям 1929 года…Вы ведь профессиональный фотограф, вы можете это определить.

– Пожалуй. – Филипп поскреб затылок. – Пожалуй, могу.Здесь и объяснять ничего не надо. Вы знаете, что такое дагерротипия?

– Слышала краем уха…

– Так вот, это первый практически пригодный способфотографии. Светочувствительным веществом служит йодид серебра. Практиковался с1839 года. Потом, уже в XX веке, разрабатывались другие технологии… Но эта –явный дагерротип. В двадцать девятом году это имело место быть. Да, фотографияподлинная. Скорее всего.

– Так “скорее всего” или подлинная?

– Я не могу сказать наверняка. Нужно специальноеисследование. Но именно так это выглядит навскидку. Конечно, не исключенавозможность подделки. Но это маловероятно. И к тому же чересчур хлопотно.

– Навскидку, на первый взгляд… – Я снова, в который разза день, почувствовала приступ раздражения. – Все на этом корабле выглядитподделкой. И сам корабль – подделка. Вам не кажется?..

– Где вы нашли эту фотографию?

– В капитанской каюте. Она висела на стене.

– Вы уже успели побывать в капитанской каюте?

– Я много где успела побывать. Уверяю вас, этафотография не единственный сюрприз, который там нас ждал.

– “Нас”?

– Меня и девочку. Карпика.

– Да-да, я знаю…

– 1929 год – совсем не моя эпоха, и Фрэнсис СкоттФицджеральд тоже не мой писатель. Но там все так… Как бы это сказать… Всесоответствует нашим представлениям об этом времени. Самым приблизительным. Тамвсе вещи того времени. Вы понимаете меня?

– Пытаюсь понять.

Филипп бросил фотографию на стол, поднялся и прошелся покаюте. Потом остановился передо мной. И улыбнулся. Это была жалкая улыбка.

– Сначала пропал экипаж. Капитан оказался всего лишь изображениемна фотографии, датированной двадцать девятым годом. Потом отсутствие связи.Всякой связи…

– Даже с тысяча девятьсот двадцать девятым годом, –сказала я. И сама удивилась тому, как зловеще прозвучали мои слова.

– Странные гудки, странный флаг… Знаете, о чем яподумал?

– Догадываюсь.

– Нет. А что, если мы проспали не двенадцать часов… Илисколько там, я не знаю. А больше? Сутки, двое, трое, месяц, год, десять лет…Ведь это можно предположить, правда?

Я молчала. Произнесенная первой цифра “двенадцать” накрыламеня с головой, как накрывают неожиданные для внутренних морей волны.Двенадцать. Когда я проснулась, на часах было двенадцать. Это подтвердила иКарпик. Я видела это сама. Но и хоккеист Витя Мещеряков сказал, что он тожепроснулся в двенадцать! А когда я из рубки разговаривала с Мухой, он сказал,что Мещеряков торчит в спортивном зале два часа…

– У вас есть часы, Филипп? – стараясь оставатьсяспокойной, спросила я.

– Да, конечно. Они на столе.

…Это был точно такой же будильник, какой стоял и у нас вкаюте… Циферблат, вправленный в корпус, который стилизован под рулевое колесо.Очевидно, все каюты снабжены такими вот будильниками. Очень своевременнаяуслуга, необходимое дополнение, просыпаешься и сразу утыкаешься во время. Нострелки часов, которые стояли на столе Филиппа, намертво сцепились друг сдругом на двенадцати.

– Черт! Он же ходил исправно. Ничего не понимаю.

– А все остальное – понимаете? Филипп отогнул рукав:

– Слава богу, хоть мои идут. Шесть вечера…

– Вот это уже ближе к истине Я так понимаю, что стояттолько корабельные часы. Что вы думаете по этому поводу?

– Думаю, нам достался корабль-призрак, – раздался у насза спиной чей-то голос. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. У дверикаюты стоял Антон.

– Ты? – Фотограф укоризненно посмотрел на друга. – Тынас здорово напугал.

– Извините. Но пусть лучше пугать буду я, чем этотчертов корабль.

– Ты давно здесь стоишь?

– Достаточно давно, чтобы прийти в священный трепет отвсего услышанного…

– Я не верю в мистику, – твердо сказала я.

– По-моему, это корыто решило доказать вам обратное. –Антон был сама поруганная добродетель.

– Все равно я в нее не верю. Должно быть какое-тообъяснение. Должно быть. Оно под ногами. Мы ходим мимо – и не замечаем. Можетбыть, стоит только нагнуться…

– И поднять с полу фотографию 1929 года, – перебил меняФилипп. – Видишь, Антон, как решительна наша гостья.

– А она вообще замечательная девушка. И ничего небоится. Правда, Ева?

– Нет, – с сожалением сказала я. – Я боюсь. Ядействительно боюсь…

– Перебирайтесь к нам. – Антон вложил в свою улыбку всюлюбезность, на которую только был способен. – Перебирайтесь, Ева! Будем боятьсявместе.