Затем заглянули в портфель, вывернули карманы, ничегоподозрительного не нашли, кроме маленького перочинного ножика в виде дамскойтуфельки, который приказали оставить до возвращения.

Обыск закончился тем же словом «Прошу!», и начальник личнойохраны взял при этом под козырек.

Пока Лаврентий Павлович застегивал портфель, у него в головевозникла озорная мысль: а что если проверить, как начальник охраны несет своюнеусыпную службу? Он посмотрел на начальника веселым взглядом и задал как будтосовершенно невинный, но на самом деле такой вопрос, который мог бы стать первымшагом на пути к неформальным отношениям.

– Как дела, генацвале? – интимно и по-грузински спросилЛаврентий Павлович, застегивая слегка озябшими пальцами пуговицы френча. Приэтом он улыбнулся и подмигнул начальнику, как бы говоря, что уж мне-то, каксвоему человеку, ты можешь рассказать о себе, поделиться своими радостями илизаботами. Но начальник не принял ни этой улыбки, ни этого интимного тона и,казалось, вообще не услышал звука произнесенных здесь слов. Молча сжав губы, онтерпеливо ждал, покуда приезжий справится с замком, и только после этогопроизнес по-русски:

– Товарищ Сталин вас ждет.

И, пропуская Лаврентия Павловича вперед, нажал на кнопкусекретной сигнализации, предупреждая кого-то о прибытии нового гостя.

Сталин радушно встретил гостя на пороге своего просторногокабинета с глобусом и фальшивыми зашторенными окнами, точно такого же кабинета,какой был у него в Кремле. Некоторые люди, которых сюда привозили в закрытыхвагонах, так и думали, что они находятся в Кремле, попав в него тайнымподземным путем.

– Здравствуй, дорогой, – сказал Сталин, с протянутой рукойприближаясь к Лаврентию.

– Здравствуй, Коба! – ответил Лаврентий Павлович возвышенно.

Они сблизились, и Лаврентий Павлович, поставив портфель напол, схватил протянутую ему руку двумя руками.

– Еще раз здравствуй, дорогой! – сказал Сталин с чувством.

– Еще раз здравствуй, Коба! – отозвался гость с еще большимчувством.

– И еще раз здравствуй, дорогой! – Сталин обнял приехавшегои, щекоча усами, крепко поцеловал в губы.

– Здыр…ав…уй! – зашелся гость в экстазе.

– Проходи, дорогой, проходи, – сказал Сталин, похлопываяБерию по спине. – Как доехал? Как жена, дети? Здоровы?

– Слава богу, здоровы. – Подняв портфель, Берия шел заСталиным в глубь кабинета. – Вместе со мной, вместе со всем народом думают:лишь бы ты был здоров.

– Садись, дорогой. – Сталин указал гостю на кожаный диван, асам отошел к своему столу, раскрыл папиросы «Герцеговина Флор» и, разламываяих, стал набивать табаком трубку.

– Мне кажется, ты чем-то расстроен, – сказал он, заботливоглядя на Берию, который сидел на диване и держал свой портфель на коленях.

– Я? – вскинул голову Берия. – Нет, ничего, пустяки.

– А все-таки?

– Не обращай внимания, – потупился Берия. – Это совсемерунда. Ты не должен об этом заботиться. У тебя есть заботы важнее.

– У меня, – согласился Сталин, – конечно, есть очень многозабот. Но как же я могу о тебе не заботиться? Ведь ты мой верный соратник, имне неприятно, если ты чем-то расстроен. Мне очень хочется знать, что у тебя надуше.

– Вай-вай! – замахал руками Берия. – Какие, право же,пустяки. Да, ты очень зорко подметил, я немножечко огорчен, я вот столечкоогорчен твоим недоверием, но это не имеет совершенно никакого значения.

– Что значит не имеет значения? – нахмурился Сталин. – Этоимело бы очень большое значение, если бы было правдой. Но ты мне скажи, в чемты видишь мое недоверие?

– Ну хорошо, я тебе скажу, но мне, право же, неудобно. Этомаленькое недоверие проявляется в том, что твои люди возят меня в закрытомвагоне, а потом обыскивают, как будто я какой-то преступник. Я, конечно,понимаю, что в жестокий период военного времени нужна очень высокая бдительностьи твоя жизнь дороже зеницы ока, но все-таки такое обращение немножечко,чуть-чуть-чуть унижает мое человеческое достоинство.

– Человеческое достоинство? – удивился Сталин и, попыхиваятрубкой, прошелся по кабинету. – Я тебя очень хорошо понимаю, Лаврентий. Нопосуди сам, что я могу сделать со своими людьми? Они так любят меня. Они такбоятся за меня. Они же не только тебя, они всех обыскивают.

– Да-да-да-да, – закивал Лаврентий, – это, конечно,правильно. Но все-таки мне казалось, все-таки я иногда думал, что я для тебя –как бы это сказать? – немножечко не все.

– Да, конечно. – С трубкой в губах Сталин присел рядом,причмокивая. – Ты не все. Ты для меня особенный. И я должен тебе доверять насто процентов и даже немножечко больше. Но иногда я вот чувствую почему-то, чтоиз всех людей, которые здесь бывают, я, пожалуй, никому не верю меньше, чемтебе.

Сталин вынул изо рта трубку, резко повернулся к Лаврентию истал смотреть на него не мигая, как будто пытался прочесть его ответные мысли.Лаврентию взгляд Хозяина очень был неприятен, но он не отвернулся и непотупился, а, напротив, сквозь пенсне тоже смотрел на Сталина не мигая. Так онисидели и смотрели друг на друга не отрываясь, как два удава. Сталин сдалсяпервым.

– Черт тебя знает, – сказал он, отворачиваясь и вздыхая. –Всех вижу насквозь, одного тебя только не вижу. Иногда думаю: может быть, ончестный человек, иногда думаю: может быть, он собака. Может быть, думаю, он ужедоговорился с Гитлером или с Гиммлером, чтобы Москву сдать, а меня выдать. А? –Сталин опять повернулся к Берия и уставился на него. – Признайся, договорился?

– Я? – Отбросив в сторону портфель, Лаврентий Павлович пална колени, обнял сапог Сталина, прижал его к сердцу, прижался к нему щекой. –Коба, – сказал он с упреком, – как можешь ты так говорить? Да, я собака.Собака, да. Но собака чем отличается от человека? Она отличается преданностьюсвоему хозяину. Ты меня обижаешь, но преданный пес не может обижаться на своегохозяина, и я на тебя не обижаюсь. И если тебе нужно, чтобы я кого-нибудь грыз икусал, я буду его грызть и кусать. Ты мне только укажи пальцем и скажи «фас!»,и я…

Лаврентий Павлович встал на четвереньки и оскалил зубы.