Исабелла внимательно посмотрела на меня.

— Видите? Я же знала, что вы ему не доверяете. У васэто на лице было написано с самого первого дня.

Я попытался спасти остатки достоинства, но, кроме колкости,ничего в голову не пришло.

— Чтение лиц относится к числу твоих талантов?

— Чтобы читать по вашему лицу, не нужно вообще никакоготаланта, — парировала Исабелла. — Это все равно что читать сказку оМальчике-с-пальчик.

— А что еще ты прочитала на моем лице, уважаемая пифия?

— Что вы боитесь.

Я через силу выдавил смешок.

— Не нужно стыдиться того, что вам страшно. Страх —одно из проявлений здравого смысла. Ничего не боятся только круглые дураки. Я читалав какой-то книге.

— В пособии по трусости?

— Напрасно вы думаете, что признание этого факта ущемитваше мужское достоинство. Я ведь знаю, что вы, мужчины, считаете, что вашачесть напрямую зависит от степени упрямства.

— Это ты тоже вычитала в книге?

— Нет, это результат личных наблюдений.

Я развел руками, признавая справедливость сказанного.

— Хорошо. Признаю, что я испытываю смутную тревогу.

— Смутную, как же. Вы умираете от страха. Признайтесь.

— Не будем утрировать. Допустим, у меня есть определенныесомнения по поводу взаимоотношений с издателем, что вполне понятно, учитываямой прошлый опыт. Насколько я знаю, Корелли порядочный человек, и наше деловоесотрудничество будет плодотворным и выгодным для обеих сторон.

— Поэтому у вас поджилки трясутся при упоминании егоимени.

Я вздохнул, не имея сил спорить.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, Исабелла?

— Что вы не будете на него больше работать.

— Я не могу так поступить.

— Почему же? Разве нельзя вернуть ему деньги и послатьего подальше?

— Все не так просто.

— Но почему? Вы влипли в какие-то неприятности?

— Боюсь, что да.

— Какого рода?

— Именно это я и пытаюсь выяснить. В любом случае яполностью несу ответственность за все, и мне же предстоит решить проблему. Тебене о чем беспокоиться.

Исабелла посмотрела на меня, нисколько не убежденная моимисловами, но хотя бы на время она присмирела.

— Знаете, вы невозможный человек.

— Ты начинаешь открывать мне глаза.

— Если хотите, чтобы я осталась, правила в доме должныизмениться.

— Я весь внимание.

— Конец просвещенному деспотизму. Отныне в доменаступает эра демократии.

— Свобода, равенство, братство.

— Бог с ним, с братством. Но вы больше не приказываете,не распоряжаетесь и не выкидываете фокусы в духе мистера Рочестера.

— Как скажете, мисс Эйр.

— И не стройте напрасных иллюзий, я не выйду за васзамуж, даже если вы ослепнете.

Я протянул ей руку, чтобы скрепить наш договор пожатием. Онас сомнением пожала ее, а потом обняла меня. Я позволил заключить себя в объятияи уткнулся лицом в ее волосы. Ее прикосновение дарило покой и ощущение, что тынужен, и частичку жажды жизни семнадцатилетней девушки. Мне хотелось верить,что оно, наверное, походило на те объятия, которых у моей матери не нашлось наменя.

— Друзья? — пробормотал я.

— Навеки.

22

Новые законы в стиле исабелино[46] вступилив действие следующим утром в девять часов, когда моя помощница пожаловала накухню и без околичностей сообщила, как отныне пойдут дела.

— Я подумала, что вам нужен распорядок дня. В противномслучае вы теряетесь и ведете распущенный образ жизни.

— Где ты откопала это выражение?

— В одной из ваших книг. Рас-пу-щен-ный. Звучит хорошо.

— И рифмуется со словом «запущенный».

— Не уклоняйтесь от темы.

Окончательный вариант мирного договора выглядел следующимобразом. В течение недели мы оба работаем каждый над своей рукописью. Ужинаемвместе, после она показывает, что написала за день, и мы это обсуждаем. Япоклялся быть искренним и давать ей дельные советы, а не лить бальзам на душу,чтобы не портить настроение. По воскресеньям планировалось отдыхать ипредполагалось, что я буду водить ее в кино, в театр или на прогулку. Онапомогает мне искать материалы в библиотеках и архивах и заботится о пополнениисъестных припасов, принимая во внимание семейные связи с продуктовым магазином.Я готовлю завтрак, а она ужин. Обед готовит тот, кто свободен в данную минуту.Мы делим обязанности по уборке дома, и я обязуюсь смириться с непреложнымфактом, что жилище необходимо убирать регулярно. Я не пытаюсь искать ей женихани при каких обстоятельствах, а она воздерживается от обсуждения причин,побудивших меня работать на патрона, и от высказывания своего мнения на сейсчет, если только я не попрошу. Все остальные вопросы мы будем решать по мерепоступления.

Я поднял чашку кофе, и мы выпили за мое поражение ибезусловную капитуляцию.

Всего через пару дней я в полной мере испытал на себепрелести мирной и спокойной жизни вассала. Исабелла просыпалась медленно итяжело. К тому моменту, когда она появлялась из спальни с полузакрытымиглазами, шаркая моими тапочками, в каждой из которых могли бы уместиться две ееступни, у меня уже был готов завтрак, кофе и свежая утренняя газета.

Распорядок дня — ключница вдохновения. Не прошло и сорокавосьми часов после введения нового порядка, как я обнаружил, что начал вновьобретать работоспособность своих самых продуктивных лет. Часы заточения вкабинете претворялись в страницы и страницы прозы. И я, не без тенибеспокойства, начал понимать, что работа достигла той степени сущности, когдазамысел находит реальное воплощение.

Слова лились свободно, складываясь в блестящий,увлекательный текст. Он читался легко и воспринимался как легенда илимифологическая сага о чудесах и превратностях судьбы, изобилуя персонажами исюжетами, связанными с пророчеством, сулившим надежду человечеству.Повествование подготавливало почву для появления спасителя-воина, которомупредстояло освободить народ от горестей и унижений, дабы вернуть ему славу игордость, посрамив коварных врагов, строивших козни всегда и испокон векупротив народа, каким бы он ни был. Схема являлась безупречной и срабатывалабезотказно применительно к любому верованию, народу или племени. Девизы, боги ипроповеди были джокерами в колоде, при сдаче которой выпадал всегда один и тотже расклад. Учитывая характер работы, я предпочел использовать один из самыхсложных приемов, трудных для практического осуществления в любом литературномпроизведении: кажущееся отсутствие каких-либо приемов. Язык был простым иясным, голос звучал искренне и задушевно — не рассказ, но исповедь откровения.Временами я прерывался, чтобы перечитать уже написанное, и мною овладевалосуетное тщеславие, что запущенная моими усилиями машина работала точно, какчасы. Я осознал, что впервые за длительный период времени сутками не вспоминало Кристине и Педро Видале. И я сказал себе, что дела налаживаются. Возможно, поэтой причине (ибо мне почудилось, что я наконец выбрался из трясины) я сделалто, что проделывал всегда, стоило моей жизни покатиться по накатаннымрельсам, — разрушил все до основания.