«Но почему ты так взволнован? – обратился он комне. – Ведь все, что я сказал, для тебя не новость».

«Позволь мне объяснить, – начал я. – Я знаю, ты непросто вампир, ты учитель, и я бесконечно уважаю тебя. Но твоя отрешенностьнедоступна мне. Я никогда не был и, наверное, никогда не буду таким, как ты».

«Я понимаю тебя, – Арман кивнул. – Я смотрел натебя во время спектакля и видел, как ты страдал, сочувствовал девушке и жалелее. Я предложил тебе кровь Дэниса, ты и его жалел. Всякий раз, убивая, тыумираешь сам, потому что думаешь, что заслуживаешь смерти, и ничто не можетпереубедить тебя. Твоя душа полна любви и стремления к справедливости. Как жеты можешь называть себя творением дьявола?!»

«Я грешен, бесконечно грешен, как и любой вампир на земле!Убил множество людей и буду убивать и дальше. Я принял этого юношу, Дэниса,хотя даже не знал, умрет он или нет».

«Но разве это значит, что ты такой же грешник, как другиевампиры? Разве не существует различных степеней зла? Или ты думаешь, что зло –это огромная, чудовищная пропасть, однажды соскользнув в которую, ты будешьнеизбежно падать в скрытые вечным мраком глубины?»

«Да, так я и думаю. Может, это и неразумно, но вокруг менятолько черная пустота, и нет мне утешения».

«Ты просто не хочешь быть честным до конца, – возразилон, и в первый раз я уловил в его голосе проблеск какого-то чувства. – Тыже понимаешь, что добродетель бывает разная. Добродетель ребенка – в егоневинности, добродетель монаха – бескорыстие, самопожертвование и служениеБогу. Есть добродетель святых и добродетель домашних хозяек. Разве они ничем неотличаются друг от друга?»

«Да, отличаются. Но все они бесконечно далеки отзла», – ответил я.

Раньше я никогда об этом не думал, и только теперь, вразговоре с Арманом, мои самые затаенные чувства обрели форму и превратились вслова. Наверное, мой разум тогда был слишком слаб, и только чужая воля побудиламеня связно мыслить, извлекать правду из хаоса страстей и страданий. Чужая волянаправляла меня. И я вдруг ясно понял, что больше не одинок. Без всякоговнутреннего сопротивления вспомнил прошлое; заново пережил тот миг, когда стоялу лестницы лицом к лицу с Бабеттой, ослепленный ее ненавистью; вспомнил жизнь сЛестатом и вечное раздражение против него; страстную, обреченную привязанностьк Клодии – и я понял, что это только маска, под которой я скрывал своеодиночество, что моя любовь к ней имеет те же корни, что и желание убивать. Имой разум проснулся, я снова жадно хотел узнать правду, несмотря на собственныеслова: «Вокруг меня только черная пустота, и нет мне утешения».

Я посмотрел на Армана, его огромные карие глаза на сияющем,навеки юном лице пристально изучали меня. Мне почудилось, что мир вокруг пришелв медленное движение; так же было в том зале с фресками – предчувствиевидения, – и во мне пробудилось желание такое неистовое, что само обещаниеего выполнения таило в себе невыносимую возможность разочарования. Меня мучилдревний, страшный вопрос – что есть зло?

Я сжал голову руками, как делают люди в минуты страдания, норазве человек в силах унять эту боль?

«Что же такое зло? – Арман словно прочитал моимысли. – Разве можно один раз сойти с пути истинного и в мгновение окастать таким же грешником, как выходец из черни, заседающий в революционномтрибунале, как самый жестокий из римских императоров? Разве для этогодостаточно разок пропустить воскресную мессу или попрать тело Христово? Илиукрасть краюху хлеба… или переспать с женой соседа?»

«Нет… – я покачал головой. – Нет».

«Если зло существует в этом мире, но не различается постепеням греховности, стало быть, достаточно совершить один-единственный грех,чтобы оказаться навеки проклятым. Разве не к этому сводится смысл твоих слов?Если Бог есть и…»

«Я не знаю, есть ли он, – перебил я Армана. – Носудя по тому, что я видел… Бога нет».

«Значит, нет и греха, и зла тоже нет».

«Это не так, – возразил я. – Потому что если Боганет, то мы – высшие разумные существа во всей вселенной. Только нам одним дановидеть истинный ход времени, дано понять ценность каждой минуты человеческойжизни. Убийство хотя бы одного человека – вот что такое подлинное зло, и неважно, что он все равно умрет – на следующий день, или через месяц, или спустя многолет… Потому что если Бога нет, то земная жизнь, каждое ее мгновение – это все,что у нас есть».

Арман откинулся назад, словно решив на время прерватьбеседу. Щурясь, он смотрел на огонь. Впервые он отвел взгляд в сторону, и ясмог спокойно рассмотреть его. Он долго сидел молча, и я как будто виделдвижение его мыслей, они словно плыли по воздуху, как кольца табачного дыма. Яне мог их прочитать, но чувствовал их мощь, их силу. Мне даже виделось свечениевокруг его головы; его лицо казалось молодым, но это ничего не значило, потомучто он был бесконечно старый и мудрый. Вряд ли я смогу это описать: чистые,юные черты лица и глаза, невинные, но полные многовекового опыта.

Он поднялся из кресла, непринужденно сцепил руки за спиной иобратил взгляд на Клодию. Я понимал, почему она все время молчала. Наш разговорбыл не для нее. Но я знал, что и она оказалась во власти могущественных чарАрмана. Она ждала своего часа, слушала и запоминала. Их взгляды скрестились. Онвладел каждой клеточкой своего тела, поднялся на ноги так легко, без мелкихчеловеческих жестов и движений, рожденных необходимостью, или привычкой, илинеуверенностью в себе. Глядя на Клодию, он застыл в сверхчеловеческойнеподвижности, и то же самое произошло с ней: она стала похожа на каменное изваяние,она тоже умела владеть своим телом. Они смотрели друг другу в глаза, и междуними возник контакт, некое высшее понимание, недоступное мне. Я сейчас для нихбыл всего лишь суетным и вечно колеблющимся существом, как любой смертный дляменя. Арман повернулся ко мне, и я понял: он уже знает, что она не согласна смоим пониманием зла, хотя они не произнесли ни слова.

Он заговорил, глядя на огонь:

«Значит, есть только одно зло».

«Да», – отозвался я, и этот главный вопрос сновазаставил меня забыть обо всем.

«Да, это так», – ответил он, и это было как удар,ввергнувший меня в пучину отчаяния и безысходной тоски.

«Значит, Бога нет… тебе ничего неизвестно о егосуществовании?»

«Ничего!» – подтвердил он.

«Ничего!» – ошеломленно повторил я, даже не пытаясь скрытьсвою наивность и жалкий человеческий страх.

«Ничего».

«И никто из здешних вампиров ничего не знает про Бога илидьявола?»