«Ни один из тех, кого я знаю, – задумчиво протянул он.Отблески пламени прыгали в его глазах. – И насколько могу судить, я –самый старый вампир на земле. Ведь живу уже четыреста лет».

Я изумленно смотрел на него.

Мир вокруг меня померк. Случилось то, чего я всегда такбоялся. Я остался один, и не было у меня надежды. «Что ж, пусть будеттак, – подумал я, – до самого конца света». Многолетние поискизакончились ничем. Я облокотился на спинку кресла, безразлично глядя на языкипламени в камине.

Я понимал, что бесполезно уезжать от Армана, предприниматьновое путешествие только затем, чтобы еще раз услышать тот же ответ.

«Четыреста лет, – шепотом повторил я его слова. –Четыреста лет».

Я не сводил глаз с раскаленных углей. Одно поленоразгоралось с трудом, но огонь побеждал сырое дерево, оно медленно оседало вглубь камина, испещренное крошечными дырочками, через которые выступала смола.Она быстро выгорала, и на месте каждой такой дырочки плясал маленький огненныйязычок. И мне показалось, что эти огоньки – лица людей с черными отверстиямиртов, что это огромный хор поет неслышными голосами.

Вдруг Арман резко поднялся, зашелестели складки плаща, онвстал на колени у моих ног, обхватил мою голову руками, и горящие глазасмотрели мне в лицо.

«Зло – само понятие о нем – происходит от разочарования игоречи! Неужели ты не понимаешь? – воскликнул он. – Дети сатаны! ДетиБога! Неужели это единственный вопрос, который привел тебя ко мне? Неужели этоединственная сила, которая заставляет тебя превращать нас в богов или чертей?Единственно подлинная сила заключена в нас самих. Как ты можешь верить во всеэти лживые сказки?»

Он сорвал со стены гравюру так стремительно, что я успелзаметить лишь оскаленную пасть дьявола. Она промелькнула передо мной и черезмгновение исчезла в огне камина.

Что-то сломалось внутри меня, точно в душе открылись шлюзы,бурный поток чувств вырвался наружу и заставил напрячься каждый мускул моегоусталого тела. Я вскочил на ноги и поспешно отступил назад, подальше от него.

«Ты сошел с ума? – спросил я, изумленный собственнымигневом и отчаянием. – Мы оба, ты и я, бессмертны, вечны; каждую ночь мычерпаем наше бессмертие в человеческой крови; здесь, на столе, средизаключенного в толстые тома многовекового знания сидит ребенок, такой же демон,как и мы сами. И ты еще спрашиваешь, почему я стараюсь понять смысл нашегосуществования, почему обращаюсь к сверхъестественным силам, почему ищу их! Явидел свое превращение и могу поверить во что угодно! Разве не так? Да, язапутался, я готов принять даже самую невероятную истину из всех когда-либослышанных мною: в нашем существовании вообще нет никакого смысла!»

Я попятился к двери, прочь от его удивленного лица, руки,парящей в воздухе возле неподвижных губ, пальцев, сжатых так сильно, будто онхотел пронзить ногтями собственную ладонь.

«Не уходи! Вернись», – прошептал он.

«Нет, не сейчас, – сказал я. – Позволь мне уйти.На время… позволь мне уйти… Ничто не изменилось. Просто я должен пережить твоислова…»

На пороге я оглянулся. Клодия смотрела на меня, сложив рукина коленях. Потом нежно и печально улыбнулась, махнула рукой: уходи.

Мне хотелось выбраться из театра, очутиться среди старинныхулиц и просто идти куда-нибудь, чтобы прийти в себя. Но у меня не было сил;двигаясь на ощупь в темноте по каменному коридору, я совершенно растерялся.Наверное, просто не мог собраться с духом и сделать над собой усилие, моясобственная воля отказывалась повиноваться мне. Я подумал, что смерть Лестата,если он, конечно, умер, была бессмысленной жертвой. Я часто думал о нем,вспомнил и теперь, но с теплотой и сожалением. Он был такой же потерянный иодинокий, как мы все. Он не прятал от нас никакой тайны, просто сам ничего незнал. Ему нечего было знать. Я не мог разобраться в своих мыслях, но уже началпонимать, что напрасно ненавидел Лестата. Я сидел на ступеньках лестницы вполумраке, спиной к приоткрытой двери зала, и тупо смотрел на собственную расплывчатуютень на грубом, шероховатом полу. Внутренний голос шептал мне: «Усни». И ещеотчетливее: «Забудь обо всем». Но я не предпринял ни малейшей попытки встать ивернуться в гостиницу, хотя мне хотелось туда; я вспомнил, как там свежо испокойно; там, среди милой и недолговечной роскоши, я смогу забыться,опуститься в мягкое бархатное кресло, положить ноги на каминную решетку исмотреть, как языки пламени лижут мраморные изразцы, и видеть в бесчисленныхзеркалах не вампира, а усталого и задумчивого человека…

«Беги туда, – уговаривал я сам себя, – беги прочьот всего, что держит тебя здесь». И снова я подумал о Лестате.

«Я был несправедлив к нему. Я напрасно егоненавидел», – повторял я шепотом, стараясь вытянуть мысль из темных глубинсознания, чтобы она обрела законченную форму, понятную для меня самого. Мойшепот походил на тихое шуршание сухих листьев и эхом отдавался под каменнымисводами лестницы.

Вдруг из темноты отозвался другой, нечеловеческий голос,тусклый и ровный:

«О чем ты? Почему ты был несправедлив к нему?»

Я обернулся так резко, что перехватило дыхание. Вампир сиделрядом со мной, совсем близко.

Я не поверил своим глазам: это был тот мрачный шут, которогоАрман называл Сантьяго.

Ничто в нем не напоминало прежнего жестокого злодея, хотясовсем недавно именно он напал на меня и Арман его ударил. Его черные волосыслегка растрепались, с губ исчезла коварная ухмылка. Он пристально глядел наменя.

«Это касается только меня одного», – ответил я, и мойстрах отступил.

«Но ты назвал имя, я слышал», – сказал он.

«Имя, которое я не желаю повторять», – ответил я,избегая его внимательного взгляда. Я понял, как ему удалось одурачить меня иподобраться так близко: он бесшумно подкрался сзади, согнувшись, и его теньсовпала с моей тенью. Я тут же представил, как он скользит вниз по лестнице замоей спиной, и мне стало не по себе. Его присутствие тревожило меня, я ему недоверял. Арман умел гипнотизировать, подчинять своей власти, но он всегдастарался быть честным, понимал меня без слов. А этот вампир был насквозь лжив,и я инстинктивно чувствовал его силу, едва ли не равную силе Армана, норазрушительную и грубую.

«Ты приехал в Париж, чтобы отыскать нас, а теперь сидишьодин на темной лестнице… – сказал он мирно и дружелюбно. – Почему бытебе не подняться к нам? Пойдем, расскажи нам о нем; я знаю его, я узналэто имя».

«Ты не знаешь и не можешь его знать. Это был простойчеловек», – соврал я, повинуясь скорее чутью, чем разуму. Почему-то я нехотел, чтобы он знал о Лестате и его смерти.