Улетали прочь, словно длинношеие птицы.Сколько ему было, когда он смог встать между ними? Кажется, после того случая вИндрефьорде?

— Избавить, меня? Странное желание, —пробормотал он и первый отвел глаза.

Эдель открыла дверь в гостиную. Елка.Украшения. В холл хлынул свет. Горма ослепило детство.

— Нельзя сказать, чтобы это было так ужприятно, — холодно сказала она.

Горм постоял в дверях, словно вбирая в себявсе случившееся, потом быстро прошел через комнату, мимо кресла отца, к окну.Там он остановился, заложив руки за спину и глядя в окно.

— Он тоже любил так стоять, — услыхал Гормжалобный голос Эдель.

Ему стало неприятно. Как будто он стоял там вотцовском костюме, заложив за спину его руки и с его морщинкой между бровями.Не спросив у отца разрешения.

Он кашлянул. И слишком поздно сообразил, чтоэто был кашель отца.

Что-то из головы медленно спустилось по горлув живот. У Горма подогнулись колени. Он сел. Только затем, чтобы тут жеобнаружить, что сидит в кресле отца и что его рука тянется к отцовской коробкес сигарами. Он со стуком захлопнул крышку коробки.

— Ты приехал как раз к обеду. Пойду спрошу,все ли готово у Ольги, и разбужу остальных.

Горм словно опомнился, он вскочил, догнал ее вдверях, обнял и прижал к себе.

— Мне так его не хватает! — зарыдала Эдель,прижавшись к нему.

Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни онистояли так близко друг к другу. В ту же минуту его обхватили руки матери, духиматери, голос матери, слезы матери. Эдель повернулась к ним спиной и вышла.

— Как ты загорел, мой мальчик! Почему ты нетелеграфировал точно, когда приедешь? — спросила она. То плача, то смеясь, онаобнимала его, потом отстраняла от себя, встряхивала и обнимала снова.

— Я чудом получил билет, — ответил он вожидании, когда она успокоится.

— Ты не сказал, что тебе надо на похороны?

— Это ничего бы не изменило, сейчас всеразъезжаются на Рождество и на Новый год.

Из холла появилась Марианна и нерешительнопротянула ему обе руки.

— Горм! — воскликнула она и бросилась ему нашею. Он покачивал ее в объятиях, его слезы капали ей на волосы. Но слов у негоне было.

— Как он загорел, правда? Но давайте все-такисядем за стол, — сказала мать и потянула Горма за руку.

Они с матерью сидели напротив друг друга.Горму поставили прибор на отцовское место. Мать видела только его, обращаласьтолько к нему, жаловалась только ему. Она хотела узнать все о тех местах, гдеон побывал. Неужели там действительно круглый год лето? Не страдал ли он от морскойболезни? Всякий раз, когда Марианна или Эдель пытались что-нибудь сказатьГорму, мать перебивала их своими вопросами.

В конце концов сестры склонились друг к другу.Как будто они вели разговор, которого не должны были слышать мать с Гормом.

— А как же Ян? — спросил Горм, когда Марианнасказала Эдель, что получила постоянную работу в Трондхейме.

— Он уезжает завтра утром, — ответила Марианнаи опустила глаза.

— Ты должна оставить свою работу в больнице. Втвоем положении... — вмешалась мать.

Марианна покраснела, но ничего не объяснила.Горм попытался поймать ее взгляд, но она смотрела в сторону.

— Понимаешь, Марианна ждет ребенка, — сказалаЭдель. И, не совладав с собой, закрыла лицо руками. — Папа уже никогда неувидит его, — всхлипнула она.

Горм вертел в руках салфетку.

— Ребенок... Как хорошо... И когда же тыждешь?

— В конце июня.

— Жаль только, что беременность так пагубнодействует на зубы и волосы, — вмешалась мать. — По-моему, у тебя не осталось иполовины волос. А зубы! Они стали совсем желтые! Вы только посмотрите!

Марианна сжала губы, Горм глотнул воздух. Матьревнует меня к Марианне. Она всегда меня ревновала. Она не в состоянии любитьнас троих, а мы щадили ее и делали вид, что все в порядке, подумал он.

— А по-моему, Марианна очень красивая! Я всегдаэто говорил. Просто сейчас на нас на всех подействовала смерть отца. На каждогопо-своему.

— Я так не думаю. Нисколько. Ведь это факт,что мы, женщины...

— Почему мы не пьем вина? Такой обед... —прервал ее Горм.

— Это неприлично, мы только что похоронилиотца...

— Вино нам сейчас не повредит, — сказал Горм ивстал, чтобы принести вино из буфетной.

Пока он открывал бутылку и разливал вино,стояла мертвая тишина. Мать обиженно прикрыла рукой поставленный перед неюбокал. От ее клетчатого платья у него зарябило в глазах. Это напомнило ему, чтоон сердится.

— За здоровье будущего малыша! — сказал он иподнял бокал.

Сестры повторили его движение и пробормотали:«За здоровье». Он заметил благодарный взгляд Марианны. Ради этого стоиловернуться домой.

Мать бросила на него предупреждающий взгляд:«Не забывай обо мне! У меня теперь нет никого, кроме тебя».

Горм проглотил мясо, почти не жуя,головокружение медленно проходило.

Свет люстры отражался в кулоне Марианны. Этоткулон Горм подарил ей на конфирмацию. Его растрогало, что она до сих пор носитего. Детское золотое сердечко. Даже не литого золота. Штамповка. Он вспомнил,как долго копил деньги на этот кулон. И все равно смог купить только штамповку.

Через год конфирмовалась Эдель. Ей на подарокон денег не копил.

— Почему отец так сделал? — Горм наклонилсянад столом и по очереди посмотрел на всех троих.

— Горм! Мы же обедаем! — прошептала мать.

— Мы уже кончили есть. И мы должны, наконец,поговорить об этом!

Мать достала из рукава носовой платок. Но незаплакала и, потеребив платок, снова спрятала его за манжетку.

Взгляд Эдель бродил по комнате, не зная, начем задержаться.

— Он почти не разговаривал с нами в последнеевремя, — жёстко сказала Марианна.

— Марианна! — беспомощно воскликнула мать.

— Ты сама говорила! И я тоже это заметила. Теполгода, что я жила здесь, пока снова не вернулась к Яну...

— Может, он разорился? — спросил Горм.

— Разорился... Нет... Как тебе такое моглоприйти в голову? — У матери запылала шея. — Адвокат и ревизор хотят с тобойвстретиться, но это естественно.

— Но ведь без причины таких поступков несовершают? — заметил Горм.

— У него была депрессия, — сказала Эдель. — Явидела его несколько раз в Осло этой осенью. Он плохо выглядел.