Федор не удержался и протянул Мастеру салфетку.

– У вас каша на подбородке.

– Благодарю вас, – Мастер, ничуть не смутившись, вытер лицо.– Дисипль, почему вы не едите?

– Уже наелся.

– А почему не пьете?

– Не хочется. Я все-таки не понял, зачем понадобилосьубивать детей?

Мастер вздохнул, налил себе еще водки, выпил залпом. Этобыла уже пятая стопка.

– Да, Дисипль, мне тоже очень жаль их. Прелестные барышни имальчик такой милый, трогательный. Но Ильич тут ни при чем. ПостановлениеЕкатеринбургского совдепа. Он лично не подписывал никаких приказов. И заметьте,все произошло скромно, незаметно. Вполне рядовое, рутинное событие. А о том,что вместе с царем расстреляна семья, нигде вообще ни слова не сказано. Знаетепочему? Потому, что настоящий ужас должен быть вкрадчивым, загадочным, онподкрадывается бесшумно, на цыпочках, заползает в души незаметно, туманитразум. Тайное злодеяние действует сильнее публичной казни. Шепот, слухи рождаютрастерянность, обостряют древние инстинкты.

– Они, кажется, собирались судить царя, – сказал Федор,машинально отодвигая от Мастера графинчик с водкой.

– Судить? – Мастер опять рассмеялся, на этот раз громко исовсем уж пьяно. – За что?

– Не знаю.

– Вот и они не знают. Не за что его судить. Я уже объяснялвам: расчет делается именно на дикую толпу. Вы, надеюсь, понимаете, что Ильичне претендует на должность очередного христианского государя, помазанникаБожьего? Он вождь. Это у цивилизованных народов бывают цари, президенты,парламент, суды, законы. А вожди управляют первобытным стадом. Стаду никакихзаконов не нужно. Оно подчиняется вождю, грозному таинственному божеству. Стадожаждет мифа, магического ритуала, знаков, символов.

Белкин привстал, перегнулся через стол, попал рукой вгрязную тарелку, скинул ее на пол, чуть не свалился. Федор едва успел удержатьего, усадил назад в кресло.

– Дисипль, дорогой мой Дисипль, знаете ли вы, какой изсимволов самый древний, самый ясный и сильный? Кровь. Бесценная жертва, кровьвождя. – Мастер тонко, жалобно икнул, достал грязноватый платок, высморкался. –Пролив жертвенную кровь, вождь станет божеством. Идея гениальная. А родиласьона просто и буднично. Обсуждали рутинные вопросы. Как окончательно добитьлевых эсеров, как шлепнуть товарища Урицкого. Проворовался товарищ. Глебпредупреждал его, он не послушал. Жертвенная кровь божества все замажет, в томчисле и это. Вам придется участвовать в спектакле. Почему вы упорно не желаетерасставаться с иллюзиями? Вам стыдно, вам всех жалко. Хотите остатьсячистеньким? Не выйдет. Вам придется участвовать. Кровь божества все замажет,всех замарает, склеит намертво круговой порукой подлейшего, гениальнейшеговранья на многие годы, на десятилетия. Правды никто никогда не узнает. Онарастворится в мифе без остатка.

Мастер икал, сморкался, из глаз текли слезы, горло дергалосьи пульсировало. Обычно Белкин почти не пил, от нескольких рюмок его развезлоужасно. Федор знал, что отсюда он должен отправиться на заседание в Комиссариатиностранных дел. В таком состоянии его нельзя было отпускать.

– Матвей Леонидович, вам нужно рвотное принять, иначе будетплохо, – сказал Федор, не заметив, что впервые обратился к нему не Мастер, а поимени-отчеству.

– Да, Дисипль. Помогите мне, добрый мой доктор, утешительмилосердный, помогите.

Никакого рвотного не понадобилось, Мастер зажимал ладоньюрот, мучительно мычал, едва не загадил кожаное сиденье автомобиля, ковры вхолле гостиницы и, когда оказался наконец в уборной своего номера, извергфонтаном все съеденное и выпитое.

– Слушайте, Дисипль, – бормотал он, лежа на диване, бледный,расслабленный, – определенного плана у них пока нет. Они запутались, посколькудаже в самом узком кругу опасаются называть вещи своими именами и ни о чем неговорят прямо. Затея хороша, но не продуманы детали. Выстрелы в темноте, онпадает. Паника, суета. Кого-то хватают впопыхах. Не важно, кого. Допустим,женщину, сумасшедшую, знаете, из этих, что клубятся вокруг Спиридоновой.Главное, чтобы он не растерялся, упал эффектно, сразу после выстрелов. Несомневаюсь, он справится. Спектакль будет сыгран, и потом уж никто пикнуть непосмеет. Никто, никогда. Вот тут, Дисипль, вам весьма пригодится навыкмолчания. Следите за своей физиономией, тренируйтесь перед зеркалом, впрочем,времени на это у вас уже не осталось.

Мастер заснул, но продолжал бормотать во сне, все глуше, всеневнятней, потом захрапел. Федор накрыл его пледом, постоял немного на балконе,выкурил папиросу. Ночь была холодной, совсем осенней, хотя август еще некончился. Моросил мелкий нудный дождь. Весь короткий путь от гостиницы доКремля Федор почему-то повторял про себя цитату из Лебона, особенно жирноподчеркнутую вождем в книге.

«Искусство говорить толпе принадлежит к искусствам низшегоразряда, но требует специальных способностей. Часто совсем невозможно объяснитьсебе при чтении успех некоторых театральных пьес».

* * *

Северное море, 2007

– Джозеф. Иосиф. Ося, – пробормотала Соня, глядя на своегоплюшевого медвежонка.

Один глаз у игрушечного зверька был карий, другой голубой.Эти пластмассовые глазки смотрели на Соню куда живей и выразительней, чемледяные гляделки господина Хота.

– Ты знаешь, он так похож на моего любимого медведя, –сказал дед, когда увидел у Сони игрушку, подарок Зубова, – только мой былбольше, и лапки не двигались. Когда мы бежали из России, я ничего не взял ссобой. В Москве осталась вся моя детская жизнь. Железная дорога, коллекцияоловянных солдатиков, деревянная сабля. Собирались в спешке, ночью. Я не знал,что мы бежим навсегда. Никто не говорил об этом. У нас на троих был маленькиймамин саквояж. Но медвежонка я взял, спрятал за пазуху. Я никогда с ним нерасставался, не мог без него уснуть, брал с собой в полеты. Он приносил мнеудачу. Он неотлучно был со мной почти четверть века, до сорок пятого.

– И куда же он делся? – спросила Соня.

– Пришлось подарить его маленькой немецкой девочке. Вся еесемья погибла при бомбежке Берлина, я случайно подобрал ее в развалинах наФридрихштрассе. Надо было хоть как-то ее утешить.

Соня отчетливо услышала голос деда, увидела наконец еголицо. Ей удалось мысленно перенестись в Зюльт-Ост, в гостиную дедовской виллы.Она почти дословно вспомнила тот вечерний разговор с дедом. Герда заваривалатравяной чай, пахло розмарином и лавандой, за окнами выл ветер.

– Как звали твоего медведя? – спросила Соня.

– Ося. Пусть твой разноглазый тоже будет Ося. Да, кстати, ясовсем забыл, подожди, я сейчас.