Дед ушел наверх и вернулся минут через десять, принес старуюсерую тетрадь.

– Это рукопись неоконченного романа. Прочитай, когда будетвремя. Прочитаешь, поговорим, я расскажу тебе об авторе, он мой старинныйприятель.

«Вот наконец у меня много времени», – подумала Соня,перевернула очередную страницу.

«Автомобиль мчался по аллее. Сзади слышались крики,одиночные выстрелы, потом взвыла сирена. Омерзительный звук никак не вязался слирической красотой пейзажа. Аллея уткнулась в озеро. Объездного пути не было,сосны росли густо, вплотную к берегу. Я едва успел притормозить. Передниеколеса повисли над осыпающимся песчаным обрывом. Ехать дальше было невозможно,оставаться и ждать, когда преследователи настигнут меня, вовсе не имело смысла.Сквозь рев сирены я услышал приближающийся треск мотоциклеток.

– Прости, друг, – сказал я «мерседесу», дал задний ход,отъехал от обрыва метров на пять и нажал на газ.

Бедняга жалобно взвыл, колеса увязли во влажном песке, какбудто беспомощно цепляясь за него. Огни мотоциклеток прорезали предрассветныймрак. Щелкнуло несколько близких выстрелов. Тяжелое тело «мерседеса» сорвалосьвниз и полетело в озеро. Ледяная вода обожгла меня, брызги взметнулись в небо.Гигантский фонтан спрятал меня от глаз преследователей и подарил счастливуювозможность вынырнуть, набрать полные легкие воздуха, после чего я благоразумноскрылся под водой.

Я не мог видеть и слышать, что происходило на берегу, ноотлично понимал, что по всей окружности озера будут оставлены посты и вылезтина сушу мне предстоит не скоро. Если бы это была река, если бы она текладалеко, за черту унылого города, впадала бы в море, где плавают рыбацкие лодкии торговые суда нейтральных государств. Если бы стояло теплое безоблачное лето,а не промозглая ледяная осень. Если бы я был в купальном костюме, а не в плащеи тяжелых ботинках. Если бы я умел плавать.

Я с детства боюсь воды. Я родился и вырос в далекой прекраснойстране. Теперь вместо нее по карте растекается кровавая клякса. Я плохо знаю,как обстоят дела на живом пространстве, внутри географической кляксы, мнебольно думать об этом. Вспоминая места своего детства, я чувствую, что все тамтеперь густо проштопано колючей проволокой вдоль и поперек. Возвращаясь изочередного воображаемого путешествия, я всякий раз вынужден залечивать раны,глубокие ссадины от ржавых колючек.

Я помню древнюю широкую реку Днепр, красивейшее море,которое назвали Черным, хотя цвет его меняется, от огненного в июле, на закате,до чернильно-лилового, в августовский звездопад. В январе вода его как староесеребро под рваным кружевом крупного снега, в апреле похожа на сверкающуюроссыпь влажных незабудок. Ребенком я купался вместе с друзьями в Днепре и вЧерном море. Трижды мне приходилось тонуть, и с тех пор, когда исчезает дно подногами, меня охватывает паника, я бурно барахтаюсь и кричу «Помогите!».

Озеро оказалось глубоким. «Мерседес» падал долго. Я видел,как исчезают далекие блики никелированных ручек и бампера, я ждал глухогоудара, но его все не было, и мне пришлось расстаться с иллюзией, что я сумеюдостичь дна, оттолкнуться от него ногами.

По счастью, легкие у меня сильные и достаточно объемные. Ктому же отличная зрительная память. За короткий миг до погружения, когдавспыхнули фары мотоциклеток, я успел заметить плакучую иву. Она росла сюго-западной стороны, ветви ее касались воды и создавали нечто вроде шалаша.Мысль о том, что там, под защитой веток, можно высунуть голову и получитьочередную порцию воздуха, заставила меня проделывать руками и ногамиупорядоченные движения, которые вполне могли сойти за брасс или баттерфляй. Мнедаже стало жаль, что никто не видит меня. Плащ красиво развевался под водой,лицо мое было мужественным и целеустремленным. Впрочем, сожалеть не пришлось,ибо через мгновение я почувствовал, что кто-то внимательно на меня смотрит.

Рука моя коснулась чего-то мягкого, теплого, и я сумелразглядеть два блестящих глаза, крупную, круглую усатую морду. Даже в мутномполумраке, под водой, было заметно, что выражение морды вполне доброжелательноеи настолько осмысленное, что слово «морда» я больше употреблять не буду. Онокажется мне бестактным и грубым.

Передо мной было лицо огромного бобра. Следовалопоздороваться, но, поскольку говорить под водой невозможно, я погладил его позагривку и почесал за маленьким упругим ухом. Бобру такое приветствие пришлосьпо душе, рот его растянулся в улыбке. Он по-собачьи завилял своим широкимплоским хвостом, да так энергично, что поднялись волны. Некоторое время он плылсо мной рядом, потом исчез.

Воздуха в моих легких почти не осталось, мне надо былосрочно подняться на поверхность, однако из-за холода я ослаб и пересталориентироваться в пространстве. Я забыл, в какую сторону плыть, чтобы попастьпод спасительные ветки ивы.

Ноги свело судорогой. Сердце испуганно запрыгало, заметалосьвнутри грудной клетки, словно это был не его родной дом, а клетка в прямомсмысле слова, тюрьма. Сердце стремилось выбраться наружу, стучало мне в уши,повторяя: «Всплыви, всего на мгновение, на один вдох, такой сладостный, такойнеобходимый глоток чистого воздуха!»

Вслед за сердцем взмолились легкие. Они горели, болезненносжимались, требовали своего законного права на следующий вдох. Пусть даже онбудет последним.

Сквозь толщу воды сочился свет. Я знал, что за поверхностьюозера сейчас наблюдает не меньше дюжины внимательных глаз. Постовые только иждут, когда я поддамся на уговоры своего глупого упрямого сердца, своихперепуганных легких и высуну голову под их прицелы.

Нет, они не станут стрелять. Они спустят на воду катер ивыловят меня сетью, как неразумного красавца осетра. На просторной, сверкающейкафелем кухне умелые повара вспорют мне брюхо, выпотрошат, нашпигуют чесноком исельдереем, запекут в духовке, подадут к столу, украшенного лимонными дольками,с веточкой укропа во рту.

Прежде чем разделить меня на порции, гостеприимные хозяеванепременно побеседуют со своими страшными, мерзкими божествами. Ведь это будетне просто званый ужин, а ритуал. Поедая мою плоть, они надеются приобщиться кдревней тайне, которая мне самому неизвестна. Тайну знает моя плоть, каждаяклетка, каждый атом. Я интересую этих господ как единственный, кто выжил иисцелился от прогерии. Я их интересую вовсе не потому, что они сами или их детистрадают этим недугом. Мое исцеление для них – путь к бессмертию. Имхотепыхотят жить вечно. Нет уж, дудки. Я не готов помочь им в этом.

Ноги опять свело судорогой, кожаные ботинки пропиталисьводой и стали гирями, которые тянули меня вниз. Я стиснул зубы и принялся изовсех сил грести руками. Звон в ушах постепенно превратился в гармоничную чудеснуюмелодию. Я знаю по прошлому своему опыту, что, когда тонешь, можно услышать,как поют ангелы. На этом и заканчиваются невыразимые предсмертные муки. Потомприходит сладкое забытье.