Эдди прав, размышлял стрелок. У этой женщины есть своянепрерывная цепь воспоминаний. Она помнит все, что случилось с ней прошлымвечером, хотя в это время она спала.

Она была уверена, что они пытались впихнуть ей мясо, откоторого пахло смертью и гнилью, что они издевались над нею в то время, каксами ели солонину и пили пиво из фляжек. Она была уверена, что время от времениони ей протягивали кусочки своей, неотравленной еды, но убирали в последниймомент, как только она пыталась ухватить эти куски зубами — и смеялись над нею,само собой. В мире (или, по крайней мере, в сознании) Детты Уокер «белыемудаки» делали с черными женщинами только одно из двух: либо насиловали, либонасмехались. Либо и то, и другое вместе.

Это было почти смехотворно. В последний раз Эдди Дин виделнормальное мясо, когда летел в воздушной карете, а Роланд не видел с тех пор,как у него закончился запас солонины — давным-давно, одному только Богуизвестно, когда. Что же касается пива… мысли его обратились назад.

Талл.

В Талле было пиво. Пиво и мясо.

Господи, как было бы славно попить пивка. Его горло горелоот боли, и чтобы унять эту боль, кружечка пива пришлась бы сейчас весьмакстати. Даже больше, чем астин из мира Эдди.

Они отошли подальше от Детты.

— А я что, не гожусь в компашку для таких сладенькихбеленьких мальчиков? — завопила она им вслед. — Или вы просто хотите другдружке пошкрябать свои славные беленькие стояки?

Она запрокинула голову и разразилась хохотом, испугавшимдаже чаек на скале в четверти мили отсюда — они с криками поднялись в воздух.

Стрелок сидел, зажав между колен сложенные ладони, и думал.Наконец он поднял голову:

— На ее десять слов я понимаю всего одно.

— Ты от меня отстаешь, — сказал Эдди. — Я понимаю по два изтрех. Да и не все ли равно? В конце концов у нее все сводится к «белыммудофелам».

Роланд кивнул.

— А много их в твоем мире, чернокожих людей, которые такизъясняются? Та, другая, разговаривала нормально.

Эдди покачал головою и рассмеялся.

— Нет. Я скажу тебе одну вещь, очень смешную вещь… или мнепросто кажется, что она смешная, потому что здесь как-то все не до смеха, вотменя и тянет смеяться. Так вот, это все у нее ненастоящее. Только она даже обэтом не знает.

Роланд лишь посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Помнишь, когда ты хотел протереть ей лоб, онапритворилась, что боится воды?

— Да.

— Ты знал, что она притворяется.

— Сначала — нет, но потом понял.

Эдди кивнул:

— Это был просто спектакль, и она это знала. Она неплохаяактриса и на пару секунд одурачила нас обоих. То, как она говорит, это тожеспектакль. Но уже не такой удачный, а очень глупый и слишком надуманный.

— Ты хочешь сказать, что она хорошо притворяется толькотогда, когда она знает, что притворяется?

— Да. Она вроде как эти негритосы из книги «Мандинго»,которую я когда-то читал, или Бабочки Мак-Куин в «Унесенных ветром». Тебе именаэти ни о чем не говорят, я просто хочу сказать, что ее речь состоит из однихштампов. Это слово тебе знакомо?

— Оно означает, что человек, который так говорит или верует,либо не умеет, либо вообще не способен мыслить самостоятельно.

— Да. Я бы в жизни не выразился так метко.

— Ну что, мальчики, не нарезвились еще со своими стручками?— Хрипло выкрикнула Детта Уокер. — Или, может, вы просто их не нашли?

— Пойдем, — стрелок медленно поднялся на ноги. Онпошатнулся, заметил, что Эдди смотрит, и улыбнулся. — Все со мной будет в порядке.

— Надолго ли?

— Как будет нужно, — отозвался стрелок так спокойно, чтосердце у Эдди похолодело.

12

В тот вечер Роланд подстрелил омара на ужин последним изнаверняка «хороших» патронов. С завтрашнего дня ему придется пустить в дело«плохие», положившись только на удачу, но он не тешил себя праздной надеждой —похоже, все будет так, как предрекал Эдди: придется им забивать этих чертовыхтварей камнями.

Вечер прошел как обычно: костер, приготовление еды, разделкаомара и ужин, который теперь превратился в долгую и безрадостную процедуру. Мыпросто тянем кота за хвост, заключил про себя Эдди. Они предложили Деттепоесть, но она снова вопила, хохотала и материлась, и спрашивала, сколько ещеони будут держать ее за идиотку, а потом стала бешено раскачиваться из стороныв сторону, не обращая внимания на то, что веревки затягиваются все туже, а лишьпытаясь повалить коляску, чтобы не дать им спокойно поесть.

Она уже почти преуспела в своем гнусном замысле, но Эддиуспел ее подхватить, а Рорланд подпер колеса большими камнями.

— Если вы будете сидеть тихо, я немного ослаблю веревки, —сказал ей Роланд.

— Слижи дерьмо с моей жопы, мудофел!

— Я не понимаю, что это: да или нет?

Прищурившись, она уставилась на него, подозревая, что заэтим спокойным голосом скрывается какая-нибудь насмешка (Эдди тоже не понял,смеется стрелок или нет), и чуть погодя угрюмо пробормотала:

— Буду тихо. Жрать хочу — умираю, не до того мне сейчас, чтобыдо вас догребываться. Вы, парни, дадите мне что-нибудь съесть настоящее или высобираетесь уморить меня голодом? Так вы, что ли, удумали? Придушить-то менявам слабо, кишка тонка, а вашу отраву я все равно жрать не буду. Вот что,значит, удумали? Уморить меня голодом. Но мы еще поглядим. Поглядим. Точно ещепоглядим.

Она одарила их очередной улыбочкой, от которой мороз побежалпо коже.

А вскоре Детта уснула.

Эдди коснулся щеки Роланда. Роланд мрачно взглянул на него,но отодвигаться не стал.

— Со мной все в порядке.

— Да, ты у нас парень крепкий, держишься молодцом. Так вот,уважаемый молодец, что я хочу сказать: сегодня мы с вами протопали совсем мало.

— Я знаю, — стрелок был таким мрачным еще потому, чтосегодня он израсходовал свой последний «хороший» патрон, но он пока что несобирался ставить об этом в известность Эдди, по крайней мере — не сегодня.Эдди вполне здоров, но он ужасно устал. Слишком устал, чтобы правильновоспринять очередную плохую новость.

Да, он здоров… пока… но если он не будет как следуетотдыхать, он окончательно измотается и заболеет.